В День Победы

Лупоглазый же покачал головой и опять ухмыльнулся, но без слов.

— Не верите? — спросил Егор Осипович.

— Что-то на тебя не похоже, — сказал второй, смерив Крылова взглядом с головы до ног. — Шпендель ведь ты!

«А ты мне что «тыкаешь»? И «шпинделем» что называешь?» — хотелось произнести Крылову, однако он смолчал, почувствовав в этом фамильярном обращении к себе не неуважение, а невоспитанность, которую, как известно, устранить одним махом нельзя.

— Мало ли что не похоже, — ответил он. — Все равно правда. Хотите, расскажу?

— Ну, давай! — весело сказал второй. — Валяй! Поскорее только! Загибай, да не очень!

— Брось ты, Артем! — произнес лупоглазый. — Пошли. Что ты взялся тары-бары с ним разводить?

— Если тебе не интересно, уходи, — сказал ему Егор Осипович, внешне смутясь, но заглушив в себе раздражение. — Уходи.

— Ладно, — сказал второй приятелю. — Ступай. А я послушаю. Беги, беги! Чего стоишь?

Тот пробурчал что-то, отошел к другим юношам и вместе с ними скрылся в толпе.

Егор заговорил не откладывая и очень серьезно:

— Дело, сынок, было так. Воевали мы тогда под Наро-Фоминском, знаешь, Московской области, еще в самом начале войны. Немцы пёрли на Москву. Ихняя танковая колонна нацеливалась форсировать речку Нару. Мы им не давали. Вот и все. Я был подносчиком снарядов при полевом орудии сорок пятого калибра. Расчет весь убило, окромя меня. Сам я до смерти перепугался и уж хотел пятки смазать, драпануть. Потом думаю: как побегу, они меня в спину из пулеметов застрелят, а буду палить по ним, глядишь… всякое бывает. Ну, зарядил бронебойным, прицелился, вижу: головному в правую гусеницу попал. Закрутился он как ошпаренный. Оттеда танкисты немецкие полезли, смешались с пехотой. Тогда я долбанул разрывным, потом хватаю автомат — и пошел косить… Гляжу, второй танк напирает. Я снова бронебойным…

Он рассказывал все суше, все неохотнее, но, обратив вдруг внимание, что паренек слушает заинтересованно, удивился и обрадовался. Когда он умолк, Артем нетерпеливо произнес:

— Ну, давай, давай, отец! Чего остановился?

Избавляясь от скованности, Егор Осипович заговорил почти весело и начал жестикулировать:

— Ну что?.. Осмелел я. Приободрился. А тут третий с четвертым: один слева, в тыл мне заходит, другой прямо на пушку прет. Нет, думаю, врешь! Больше не напугаешь! Если уж я спервоначалу не побежал, то уж теперь не побегу! Палят, конечно… Снаряды ихние так и ложатся вокруг. Взял я сперва на прицел того, что в психическую атаку на меня шел. Потом разворачиваю орудие — и по другому. Кы-ы-ык я его!..

Тут Крылов, в возбуждении исказив лицо, со всей силой махнул кулаком и, не удержавшись, покачнулся. Тотчас сбоку от него кто-то захохотал. Обернувшись, Крылов увидел, что смеется очень полный, с круглыми щеками парень, тоже длинноволосый, одетый в тенниску, выпущенную на брюки, как это любят делать люди с большими животами. Кроме него Егор Осипович с удивлением заметил вокруг себя других слушателей, юных и фронтовиков. Смутившись, он сказал полному:

— Ну что скалишься? Чего тебе смешно?

Тот продолжал смеяться.

— Расчет весь убило, — хмуро произнес Крылов. — Заряжающему Игнатьеву попало в живот.

— Он палец перочинным ножиком обрежет и то заорет «ой, мама», — сказал Артем про полного. — Заорет и йодом побежит смазывать. Что ты ему, отец, объясняешь?

Полный умолк и, наверное, обиделся, но начать отстаивать свою честь не решился, только помахал у виска ладошкой, изображая для Артема ослиное ухо. Видимо, они тут все друг друга знали.

— Вон ты какой… справный, — добродушно сказал Егор Осипович, оглядывая полного. — Крепенький какой да пузатенький.

— Его, отец, велосипедным насосом надули, — оказал опять Артем. — Вставили насос — и накачали. Если где проколоть, то весь воздух выпустится. Как из мячика. Останутся кожа да кости.

Все, кто слышал этот разговор, весело засмеялись. Засмеялся и Егор Осипович, махнул рукой и сказал Артему:

— Ладно тебе.

А про себя подумал: «Остер на язык. И умен. Если его посадить за пулемет, там и останется. Такие умели воевать».

— Таких, как он, давить надо, — сказал Артем серьезно. — До последнего.

Полный отошел и больше не показывался.

— Ничего он особенного не сделал, — произнес Егор Осипович примирительно, рассчитывая сказать Артему что-нибудь приятное.

Но тут к Крылову протиснулся коренастый рыжий и словоохотливый фронтовик.

— Ты, корешок, я не слышал, из какого орудия танки-то подшиб?

— Из сорокапятки, — отвечал Егор Осипович.

— Из пушки сорок пятого калибра… один четыре танка? — произнес рыжий с большим сомнением.

— Представь себе, — спокойно ответил Крылов.

— Не может того быть! — заявил рыжий и обернулся по сторонам, ища поддержки. Некоторые забормотали что-то неопределенное; но один, высокий, в кепке, мрачноватого вида мужчина, выступил из тени, чтобы решительно поддержать Егора Осиповича:

— Нет, не врет он! По всему видать! Старший сержант Аликанцев, раненый он уже даже был, кровью истекал, восемь танков из сорокапятки уничтожил! Ты что, не знаешь, из истории войны?

— Не знаю, — сказал рыжий и коренастый. — Все равно не может быть.