В День Победы

— Вас я задел случайно, — опять сказал Лавров, ибо его повлекло говорить, но не потому, что опасность миновала, а из самолюбия, в отместку. — Но если оставить конкретные случаи, — продолжал он, — то я бы выразился так: нельзя верить никому, ни мужьям, ни женам, потому что те и другие потенциальные любовники. Я, понятно, имею в виду чужих между собой…

— Да что он плетет? — произнес Жилин, скорее на этот раз беспомощно, чем свирепо; снова сел и взглядом призвал Гену в свидетели: — Какие любовники?

— Такие, — сказал Лавров, вдруг затосковал и стал часто моргать, лежа на спине.

— Лавров, зачем вы говорите вздор? — вступился Гена.

— Что — зачем? — отозвался Лавров.

— Непонятно, о чем вы говорите, хотя как будто все ясно, — сказал Гена, улыбаясь.

— Тут и понимать нечего, — сказал Лавров. — Нужно называть вещи своими именами, милый человек. Правда, вы еще молоды, Гена, поэтому идеалист. Цыпленок жареный…

— К чему ты клонишь, Лавров, — опять произнес Жилин, — вот я чего никак не пойму…

Лавров еще раз спросил Гену:

— Ответьте мне, идеалист, на такой вопрос. Сколько времени вы работаете в нашем монтажном тресте?

— Вы знаете, — ответил Гена. — Третий год.

— И еще один вопрос, — продолжал Лавров, отрезая себе пути к отступлению. — Часто ли вы находились за это время дома?

— Нет, Лавров, не часто. Это вы сказали правильно. Дома я действительно бывал маловато. — Гена закрыл блокнот и отложил вместе с ручкой на тумбочку.

— Верно, — подчеркнул Лавров. — Работаете третий год и дома бывали немного, хорошо, если наберется с полгода. Мы же мотаемся по стране много лет. Где мы только не бывали!.. Шкап, сколько вы уже лет разъезжаете?

Жилин, видимо, в нагрянувшей задумчивости не услышал оклика.

— Отсюда все зло, — опять сказал Лавров; и тут Жилин, подняв брови, не сдержал берущей за сердце грусти:

— Хоть ты, Лавров, и пень пнем, — оказал он, — но умеешь туману напустить. Домой я хочу, Лавров, вот что…

— Злой вы человек, — сказал Гена, взбивая подушку для сна.

— Наоборот, я очень добрый, — ответил Лавров уязвленно. — Вот вы, Гена, все пишите и пишите, — заговорил он с раздражением. — А о чем, позвольте вас спросить? Как мы план выполняем? Не боимся работать на высоте? Кому это надо, Гена? — торопился Лавров. — И так ясно: раз работаем, значит выполняем и не боимся. А вот вы бы взяли и написали про это самое. Про что я говорю. Что — кишка у вас тонка? Тонка, тонка, Гена! Тут надо о человеке, про его нутро, а вы про план… Тут без Уильяма Шекспира не обойтись! У вас не получится! Правильно я говорю или нет?

— Спасибо, Лавров, — сказал Гена. — Вы мне подали хорошую мысль. Когда-нибудь, если жив буду, я об этом напишу.

— Теперь ты мне враг, Лавров, и, гляди, в темном месте не попадайся! — произнес Жилин слова тяжелые, как булыжники.

— А задело вас! — обрадовался Лавров. — Захлестнуло! То-то и оно, Шкап, что вы понимаете, о чем я говорю! Не зря ведь задело!

— О чем ты говоришь, дубина? — сказал Жилин, глядя исподлобья и краснея.

— А все о том же! — И за словами последовал смех, который дался Лаврову нелегко.

— Знаешь ли ты что-нибудь?

— Догадываюсь, догадываюсь! Но я — молчок! Могила!

— Жилин, — сказал Гена, — плюньте на него и лучше лягте спать.

Но Жилин продолжал тяжело глядеть на Лаврова.

— Ну, скажите, Шкап, разве не справедливо, что и женщины плохо себя ведут без нас?

После этого Лавров повернулся, оставив Жилина в очень скверном настроении.

Удивительно, но факт неоспорим: по поводу самых что ни на есть пустых мнений умные и добрые люди вступают в перепалку. Казалось бы, какого черта нужно пустые мнения опровергать? Особенно на ночь глядя. Нет, вопреки здравому смыслу добрые люди оказываются больно задетыми, истребляют впустую энергию и портят себе нервы.

Но вот что имел в виду Лавров. В один из свободных дней они с Жилиным и Геной поехали в совхоз на стареньком автобусе. Автобус был очень запылен. Через щели пыль налетела и внутрь его. Все же монтажники надели отглаженные выходные брюки и чистые рубашки, только пришлось захватить мокрую тряпку, чтобы вытереть с дерматиновых сидений коричневый налет.

Пока автобус катил по степи и пыль за окнами загораживала свет, как дым пожарища, Лавров все рассказывал анекдоты. И, надо признать за ним это достоинство, рассказывал хорошо. Глядя ему в рот, не успели оглянуться, а уж отмахали все сорок километров, оставили позади арбузную бахчу и въехали в совхозные постройки, сложенные большей частью из кирпича, заводского и самодельного — саманного. В этих чрезмерно обогреваемых солнцем краях бедно было с садами, и их разводили одни лишь любители; в совхозе выращивали овец, и множество животных толпилось в загонах, опоясанных длинными досками. В одном из загонов виднелся колодец, видимо, очень глубокий. Вода из колодца подавалась насосом, который приводился в действие стрекочущим движком, и стекала в длинный деревянный желоб. Овцы жадно пили из него с двух сторон, оттесняя друг друга, сталкиваясь рогами, помахивая хвостиками.