После трапезы Цессий Лонг изволил разговаривать с нами, вернее — с Вергилианом, но и беседа особым интересом не отличалась. Привыкнув уже к высоким темам антиохийских разговоров, я удивлялся незначительности мыслей легата. Так, относительно дождя он высказал мнение, что хорошая погода лучше плохой, а в ответ на жалобу поэта на усталость, заявил, что человек устает, когда много работает или длительное время находится в пути. А между тем видно было по всему, что он хорошо знает свое военное дело.
Потом Лонг потребовал эпистолярия. Его не оказалось. Тогда он вызвал легионного скрибу и стал диктовать письмо для Макретиана с отчетом о происходящих событиях. Вергилиан хотел удалиться, но хозяин попросил не покидать его. Мы остались.
Скриба оказался человеком в преклонных летах, с коротко остриженной, как у простых воинов, седой головой. Легат диктовал скучное донесение о числе людей и количестве оружия в легионе, о конях и мулах, повозках и онаграх. Римляне чрезвычайно любят такие отчеты, так как с их помощью возможно проверять деятельность магистратов в отдаленных провинциях.
Руки у скрибы дрожали, и по всему было видно, что бедняга устал до крайности и с усилием макает тростник в чернильницу. Лонг пожелал прочесть написанное и протянул руку за папирусом. Он поморщился, взглянув на список:
— Как неразборчиво ты пишешь, приятель!
Скриба молчал, с тревогой глядя на легата.
— Позови Бульбия, — приказал Цессий Лонг рабу.
Явился эпистолярий, то есть тот, кто ведал перепиской легата.
— Бульбий, где ты пропадаешь? Я сам должен писать отчет? Взгляни! Как послать такое в Рим?!
Этот сутуловатый человек, почти горбун, стал оправдываться, что задержался по делу у префекта лагеря.
— Разве это работа? — негодовал легат и совал Бульбию папирус.
Эпистолярий стал переводить взгляд с папируса на скрибу и обратно. Писец неожиданно уронил тростник из рук.
— Я стар, и пальцы уже не слушаются меня.
Не знаю, чем бы все это кончилось, но Вергилиан, по мягкости и доброте своего характера пожалевший старика, попытался найти выход из положения:
— Достопочтенный Цессий, мой друг весьма искусен в каллиграфии и неоднократно переписывал мои стихи. Если ты пожелаешь, он с удовольствием напишет твое послание.
И поэт вопросительно посмотрел на меня. Краснея от смущения, я выразил согласие.
Во взгляде легата можно было прочитать недоумение. Казалось, его удивляло, что друзья Вергилиана занимаются подобными вещами.
— Оказывается, ты каллиграф? Посмотрим твое искусство.
Лонг стал диктовать другое письмо, предназначенное для того же Макретиана, но вполне частного содержания. Я старательно писал.
— «По причине неблагоприятной погоды и усталости людей и животных я остановил орлы…»
Приблизительно так начиналось письмо. Тростник в моей руке проворно бегал по папирусу. Я старался придать буквам четкий и красивый вид.
— Прибавь: «крайней усталости людей». Теперь дальше. «Настроение в легионе великолепное. Воины жаждут сразиться с врагом и заслужить твою лестную похвалу…»
Когда письмо было окончено, легат посмотрел на мою работу. Из-за его плеча выглядывало длинное лицо Бульбия.
— Изрядно написано, — одобрил легат.
Эпистолярий тотчас рассыпался в похвалах:
— Превосходно! Никогда я еще не видел, достопочтенный легат, столь искусно написанных букв!
За мокрой парусиной шатра уже стояла ночь. Лагерь готовился ко сну. Издалека доносились крики, песни, ржание чем-то взволнованной лошади.
Вдруг около шатра послышалась грубая и замысловатая брань.
Легат, все еще лежавший на шкуре, прислушался не без удовольствия.
— Кто это? Собрал в одну клоаку всех богов…
Бульбий тоже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.
— Это центурион Альвуций. Из первой когорты.
Легат больше ничего не сказал и продолжал перебирать листки папируса.
Приподнимая полу шатра над курчавой головой, вошел врач Александр, грек из Антиохии. В руке он держал плоскую серебряную чашу с каким-то снадобьем. Легат страдал застарелой болезнью печени и по привычке протянул руку за лекарством. Но с отвращением понюхал вонючую жидкость.
— Может быть, не принимать? Припадок миновал.
Врач был неумолим:
— Убедительно прошу тебя — прими, и да ниспошлет тебе Эскулап здоровье.
Судя по запаху, в лекарство входили оливковое масло и натертая черная редька.
У легата Цессия Лонга от юношеских лет остались вкусы простого поселянина. Например, он любил жирную пищу — гусятину, вареные яйца и колбасы, но чревоугодие плохо отражалось на его здоровье, и толстяка часто мучили огненная изжога и боли под ложечкой. Александр взялся излечить легата от недуга по способу греческого врачевательного искусства.
Вслед за врачом в шатер явился по вызову префект легионной конницы Аций, родом скиф. Этот коренастый, светловолосый, но уже остриженный под римлянина воин доложил, что трое из его всадников исчезли вместе с конями и оружием — вероятно, выпили лишнее и отстали от своей когорты.
Легат произнес брезгливо: