В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

Женщины воодушевляли на это — немалая заслуга перед историей! Так, Николай Бестужев посвятил А. Г. Муравьевой рассказ «Шлиссельбургская крепость». По ее же настоянию он написал воспоминания о К. Ф. Рылееве. Поэтическая муза немало обязана Марии Волконской…

После того как женатые построили свои дома и стали жить в них вместе с женами, в Петровском заводе образовалась целая улица, названная Дамской и запечатленная на акварельном рисунке Николая Бестужева.

Дом Трубецких в Чите

Духовная жизнь декабристов на каторге была весьма интенсивной. Сами декабристы вспоминали о «каторжной академии». Через много лет, 6 октября 1860 г., А. Беляев писал Е. Оболенскому: «Ты справедливо сказал, что Чита и Петровский были поистине чудной школой нашей и основою нашего умственного и духовного воспитания. Какие вопросы там ни обсуждались, какие идеи там ни разрабатывались тогда еще без малейшей надежды на их осуществление».[168] Между узниками существовала договоренность читать в «академии» все, написанное каждым из декабристов. И поскольку в сибирском изгнании оказались самые талантливые, образованные и благородные люди России той поры, легко себе представить характер и содержание их чтений и бесед.

А. И. Одоевский знакомил товарищей с историей русской литературы, Ф. Б. Вольф — с начатками физики, химии и анатомии. Никита Муравьев прочел лекции по военной истории, Николай Бестужев — по истории русского флота и т. д.

Конечно, к таким занятиям женщины не допускались. Да они и не были к этому подготовлены. В их присутствии читались работы «не слишком серьезного содержания». Но, вне сомнения, все идейные споры, не прекращавшиеся в среде революционеров, возвращение в мыслях к пережитому, оценки прошлого не могли пройти мимо женщин-соузниц.

В связи с этим вполне уместен вопрос об участии женщин в идейных спорах, о причастности их к идеологии декабризма. Академик М. В. Нечкина считает, что «жены вникали в причины ссылки мужей и в суждении о них становились на их сторону».[169]

Конечно, женщины, мало осведомленные о прошлой идейной жизни собственных мужей, на каторге значительно приблизились к ней. Разделяя наказание революционеров, отмечая каждый год вместе с ними «святой день 14 декабря», они становились их соучастниками. «Вообрази, как они мне близки, — пишет М. К. Юшневская из Петровского завода деверю, — живем в одной тюрьме, терпим одинаковую участь и тешим друг друга воспоминаниями о милых любезных родных наших».[170]

М. К. Юшневская

Акварель Н. Бестужева. Петровский завод. 1838–1839 гг.

Уже с самого начала публичной поддержкой осужденных декабристов, добровольным изгнанием женщины создавали общественное мнение, которое впоследствии укрепляли, открыто признавая высокое благородство революционеров, рассматривая их выступление как проявление бескорыстного служения отечеству.

Большая заслуга женщин и в том, что они, находясь в Сибири, связывали узников с внешним миром, с родными.

Власти изолировали самих декабристов и хотели всех заставить забыть имена осужденных, изжить их из памяти. Но вот приезжает Александра Григорьевна Муравьева и через тюремную решетку передает Пущину стихи Пушкина. «Воспоминание поэта — товарища Лицея, — вспоминал Иван Пущин через двадцать семь лет после происшедшего, — точно озарило заточение, как он сам говорил, и мне отрадно было быть обязанным Александре Григорьевне за эту утешительную минуту».[171] Стихотворные строки «Во глубине сибирских руд…» рассказали декабристам о том, что они не забыты, что их помнят, им сочувствуют.

Родные, друзья пишут узникам. Им же запрещено отвечать (право на переписку они получили только с выходом на поселение). В этом сказался все тот же расчет правительства на изоляцию декабристов. Этот замысел разрушили женщины.

Родители В. Ивашева до декабря 1827 г. практически не имели известий о сыне. «Неизъяснимо горько, мой друг, — пишет Петр Никифорович Ивашев сыну 23 сентября 1827 г., — что никакой нет вести о тебе, беспрестанно просить господ начальствующих давать нам сведений — страшишься обеспокоить и навлечь на себя, может быть, негодование, — сами не вспоминают о страждущих…».[172]

Е. П. Нарышкина вернула стариков Ивашевых к жизни, прислав в декабре первое письмо из Читы. В дальнейшем за Василия Ивашева писали и Нарышкина, и Фонвизина, но особенно часто и особенно сердечно — Волконская. «О сударыня, — писала ей Лиза Языкова, — Вам и добрейшей госпоже Нарышкиной обязана я, что сохранила их (родителей. — Э. П.): без Ваших писем горе и беспокойство, наверно, сломили бы их…».[173]

Женщины пишут от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получают для них корреспонденцию и посылки, выписывают газеты и журналы, русские и иностранные. И эта деятельность принимала общественный характер, ибо информация о сибирских изгнанниках распространялась далеко за пределы родственного круга.