В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

В январе 1828 г. началось разбирательство «дела о поступке фельдъегеря Желдыбина», которого взяли под арест и держали в таковом состоянии в течение года. Допросы сняли с содержателей почтовых лошадей и их работников, а также с людей Уваровой — крепостного и вольнонаемного, находившихся при барыне в Ярославле в ожидании проезда Лунина. На беседу к ярославским жандармам была вызвана и Екатерина Сергеевна. Узнав об обвинении невинного человека (хотя это и был фельдъегерь, не отличавшийся гуманностью), Уварова посчитала своим долгом заступиться за него. «Генеральша Уварова, — отмечено в деле, — сведав, что фельдъегерь Желдыбин предан военному суду», обращается по инстанциям «с убедительнейшею, настоятельнейшею просьбою» о помиловании Желдыбина, «уверяя под клятвою, что он отнюдь невинен и что ей ужасна мысль быть виновницею его несчастья…»[180]

В данном случае Желдыбин, действительно, был «невинен»: свидание в Ярославле произошло не по умыслу его, а по недосмотру. Удивительно вообще, как этот фельдъегерь, жестокий человек, по единодушным отзывам всех декабристов, согласился отвезти незаконную корреспонденцию преступников к родным. Тем более что в прошлом он отверг 3500 рублей, предложенных родственниками Муравьевых, Анненкова и Торсона за разрешение видеться по пути в Сибирь.[181] Начальству были известны эти заслуги Желдыбина, поэтому после года ареста и дознания его вернули на прежнюю службу.

Для нелегальной переписки декабристы и их жены использовали коробки с двойным дном, ящики для табака и т. п. В «секретных же случаях» недостатка не было. Вероятно, главными посредниками между каторжанами и их родственниками выступали сибирские купцы.

Когда уже в 1841 г. на поселении в селе Урик М. С. Лунин был вторично арестован и заперт в Акатуе, началось дознание, откуда к нему попали ружья, пистолеты и пороховые припасы (Лунин был страстный охотник), запрещенные инструкциями. По предположению Руперта, эти вещи мог доставить Лунину купец Николай Кузнецов, который ко времени ареста декабриста выехал из Восточной Сибири в неизвестном направлении.[182]

Посредничество Кузнецова не вызывает сомнений. Правнучка Никиты Муравьева — А. Бибикова не раз видела его в Москве в доме Софьи Никитичны: «К бабушке Софье Никитишне еще приезжал иногда бывший сибирский купец-миллионер, потом разорившийся — Кузнецов. Он был одним из посредников по передаче денег Никите Михайловичу, и при этом единственным честным посредником. Бабушка встречала его радостно и с почтением, а он для этих посещений одевал парадные клетчатые брюки в обтяжку, огромный шелковый галстук бабочкой, крахмальные воротнички, подпиравшие подбородок, завивал кок на голове и был очень похож на Далматова в «Свадьбе Кречинского».[183]

В мае 1832 г. Бенкендорф обращал внимание сибирских властей на верхнеудинского купца Шевелева, получившего из Петровского завода ящик с тайными письмами.[184] Вероятно, его выдал провокатор Медокс.

Преданные люди находились и среди служащих и дворовых: горничные, повара, гувернантки курсировали в Сибирь и обратно до той поры, пока это не бросилось в глаза шефу жандармов. Заинтересовало Бенкендорфа и дело Христины Шель, которая в связи со смертью Александры Муравьевой везла вещи покойной в Москву, к ее свекрови. 20 декабря 1832 г. шеф распорядился, чтобы все нанимавшиеся на работу в Петровский завод жили там «по крайней мере три года», а по возвращении в Россию подвергались тщательному осмотру.[185]

Даже вполне официальные лица — чиновники на государственной службе — способствовали нелегальным сношениям декабристов. Так, в 1835 г. возникло «подозрение на канцеляриста почтовой конторы Скопина в провозе будто бы им писем от государственных преступников».[186] Действительно, Скопин, бедный человек, часто ездил в Вятку, Москву, Санкт-Петербург, заворачивая перед этим в Петровский завод. 23 марта 1835 г. его обыскали в Вятке, нашли какие-то письма на имя Реброва, Елисеева, Юдина; подозреваемый отвечал сбивчиво, однако в непосредственных и предосудительных связях с петровскими жителями уличен не был.

Выше уже говорилось о Варваре Шаховской как о главной посреднице в нелегальных сношениях декабристов. Среди ее писем в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина сохранилось несколько, в которых есть слова, написанные особым составом между строчками: о свиданиях с декабристами, проезжавшими через Верхнеудинск (где тогда жила Шаховская), и т. п. Разумеется, об этом не мог не знать муж ее сестры — Александр Николаевич Муравьев. Раскаявшийся декабрист, попав в сибирскую ссылку без лишения чинов и званий, заваливал верноподданническими письмами царя и Бенкендорфа. «Чистосердечное раскаяние» дало быстрые результаты: уже в ноябре 1827 г. Муравьев был допущен к государственной службе. Однако при всем этом он не забывал бывших товарищей, стремился облегчить их участь, в доме Муравьева находили приют жены, направлявшиеся на каторгу к мужьям.