В долине Маленьких Зайчиков

– Что же его смотреть? – удивился Праву. – Он здоров.

– А мне нужно. И медицинской науке это тоже нужно, – серьезно сказала доктор Наташа.

Коравье, как обычно, сидел на дровах, а рядом в коляске играл большой оленьей костью сын Мирон.

– Хочется в тундру, – признался Коравье. – Не может человек так долго вдали от стада.

– Об этом и я думаю, – обрадовался такому повороту разговора Праву. – Но в стойбище Локэ ты возвращаться не хочешь, а другие олени все колхозные. Выходит, надо вступать в колхоз. Ты видел пастухов, которые приехали. Разве они хуже тебя? А они все колхозники, даже больше того – коммунисты.

Коравье недоверчиво глянул на Праву и сказал:

– И я думаю об этом. Вот только, как это сделать, не знаю. Не готов я, наверно, быть колхозником… Многое не понимаю… Вот со мной недавно разговаривала Вээмнэу…

– Ну и что же?

– Приглашала в лечебное жилье.

– Сходи, если приглашала.

– Но она хочет, чтобы я разделся совсем… Не понимаю, что ей от меня надо. Росмунта ее хвалит; хороший доктор.

– Раз хороший доктор, отчего не показаться ей?

Коравье помолчал, потом решительно заявил:

– Не пойду. Нечего мне у нее делать.

– Это ты зря, – сказал Праву. – Она, конечно, не слепая и видит, что ты здоров. Даже очень. А она лечит людей, то есть делает их здоровыми… У нее должен быть образец здорового человека. Вот она увидела тебя. Подумала: хороший образец, надо его осмотреть, пощупать, чтобы по нему лечить людей… Я бы на твоем месте не отказывался.

Коравье заколебался:

– Я бы, пожалуй, согласился… Но только с тобой.

В тот же день Коравье в сопровождении Праву пришел в медпункт.

В сияющей белизной комнате стало тесно, как только туда вошли все трое – Праву, доктор Наташа и Коравье.

– Раздевайся, – сказала Наташа, и Коравье послушно снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубашке.

– И рубашку снимай.

Коравье снял и рубашку.

Доктор Наташа взяла стетоскоп и приложила черный кружок, похожий на звериное ухо, к груди Коравье. Он едва сдержал себя, чтобы не вздрогнуть от холодного прикосновения. Наташа вертела Коравье и так и сяк, прикладывала звериное ухо то к груди, то к спине, стучала пальцами по ребрам… Потом велела лечь, помяла живот и попросила спустить брюки. Коравье умоляюще посмотрел на Праву. Но тот был серьезен, как будто присутствовал на важном жертвоприношении.

Измерив рост и грудную клетку, доктор Наташа разрешила измученному от напряжения Коравье одеваться.

Выйдя вместе с ним из медпункта, Праву укоризненно сказал:

– Видишь, ничего страшного не случилось, а ты боялся. Слышал, как доктор тебя нахваливала?.. И еще вот что, Коравье. Когда человек приезжает в другое стойбище, он старается жить так, как живут хозяева, а не устанавливает свои обычаи. По закону Советской власти каждый новорожденный должен быть записан в книгу, а твой Мирон еще не прошел такого обряда. Если думаешь о колхозе, то не забывай и о сыне.

– Где его записывать нужно?

– У Ринтытегина. А лицо не надо делать.

– Хорошо, посоветуюсь с Росмунтой, – кивнул Коравье.

Росмунта шла впереди, толкая коляску с Мироном, за ней, немного отстав, Коравье и Праву.

Коравье посмотрел на спину жены и тихо спросил Праву:

– А когда мне дадут такой же, как у тебя, паспорт?

– Когда хочешь. Но только раньше нужно сделать лицо, а ведь ты боишься этого…

– Ты плохо обо мне думаешь, – обиженно сказал Коравье. – Я готов хоть сейчас подставить лицо для того, чтобы с него сделали другое.

– Хорошо. Может быть, это удастся сделать даже сегодня.

В сельском Совете их встретил торжественный Ринтытегин. Он был в темно-синем костюме, на лацкане пиджака горел орден Ленина и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Председатель был чисто выбрит, и на щеке красовалась бумажная заплатка.

Родители сели на стулья, обитые красным бархатом, и. Ринтытегин раскрыл первую, чистую страницу книги «Записей актов гражданского состояния».

– Фамилия? – спросил он по-русски и, спохватившись, тут же перешел на чукотский язык: – Как твое имя?

– Ты же меня знаешь, – удивился вопросу Коравье.

– Такой обычай, – официально ответил Ринтытегин.

– Коравье.

– Мать как зовут?

Коравье вопросительно посмотрел на Росмунту, потом на Ринтытегина.

– По обычаю кому отвечать на вопрос: мне или жене?

– Ладно, – махнул рукой Ринтытегин. – Я уже записал. А русское имя у тебя и Росмунты есть?

– Нет. Еще не взяли.

Вдруг Ринтытегин стукнул себя по лбу:

– Что я делаю?! Я же нарушил закон! Как я могу выдать свидетельство о рождении, когда не зарегистрирован брак?

Праву поймал на себе беспокойный взгляд Коравье.

– Разве нельзя сделать что-нибудь? – спросил Праву у Ринтытегина по-русски. – Не портить же праздник Коравье и Росмунте. Они получают первый советский документ, и мне кажется, не столь уж важно, что это: свидетельство о браке, паспорт или свидетельство о рождении.

Ринтытегин развел руками:

– Получается заколдованный круг: если я, действуя по инструкции, не выдам свидетельство о рождении, то окажусь бюрократом, но, с другой стороны, мне, председателю сельского Совета, неловко нарушать закон…