В доме веселья

Усадьба Дорсетов располагалась в непосредственной близости от вновь приобретенных владений Гормеров, и в своих автомобильных прогулках с миссис Гормер Лили пару раз замечала супругов, но те вращались по совершенно иной орбите, так что на встречу Лили не рассчитывала.

Дорсет шел раскачиваясь, с опущенной головой, в дурном настроении и не замечал мисс Барт, пока не столкнулся с нею, но, увидев ее, вместо того чтобы увильнуть, как она неуверенно ожидала, бросился к ней с энтузиазмом, нашедшим выражение в первых же словах:

— Мисс Барт! Вы подадите мне руку, ведь правда? Я надеялся вас встретить… если бы посмел, я бы вам написал.

Волосы его были спутаны, усы растрепаны, а на лице появилось загнанное выражение, как будто он участвовал в бесконечном соревновании, бегая наперегонки со своими мыслями.

Его поведение извлекло из Лили сострадательное приветствие, но он наступал, воодушевленный ее тоном.

— Я хочу извиниться, простите меня за ту жалкую роль, которую я сыграл…

Она прервала его быстрым жестом.

— Давайте не будем об этом, мне было вас очень жаль, — сказала она чуть пренебрежительно и немедленно отметила, что Дорсет почувствовал интонацию.

Он вспыхнул до ввалившихся глаз, густо побагровел, и она пожалела, что так сильно ударила.

— Вы вправе, но ведь вы не знаете… дайте мне объяснить. Меня обманули, отвратительно причем.

— Тогда тем более мне вас жалко. — Она перебила его без малейшей иронии. — Но вы обязаны понимать, что я совсем не тот человек, с которым это обсуждается.

Он удивился непритворно:

— Почему не тот? Разве вы не единственный человек, с которым я обязан объясниться?

— Мне не нужны объяснения, все и так совершенно ясно.

— А… — пробормотал он, снова повесив голову, и мазнул нерешительной рукой по веткам кустарника у аллеи.

Но когда Лили попыталась пройти мимо, он кинулся к ней с новыми силами:

— Мисс Барт, ради бога, не покидайте меня! Мы же были добрыми друзьями… вы всегда были добры ко мне, вы даже не представляете, как я нуждаюсь в друге!

Жалкое бессилие этих слов чуть приподняло грудь Лили, она вздохнула. Ей тоже необходимы друзья — она испробовала боль одиночества, и ее возмущение жестокостью Берты Дорсет смягчило сердце в сострадании к бедняге, который был, в конце концов, главной жертвой Берты.

— Я хотела бы так же и оставаться доброй, против вас я ничего не имею, — сказала она. — Но вы должны понимать, что после того, что произошло, мы не можем оставаться друзьями, и мы не можем видеться.

— Ах, как вы добры, как милосердны… вы такая всегда! — Он не сводил с нее жалобных глаз. — Но почему мы не можем быть друзьями? Почему? Я ведь раскаялся, я прах и тлен. Невыносимо же знать, что вы осудили меня за ложь, предательство друзей! Я был наказан уже достаточно тогда… неужели я не заслуживаю передышки?

— Полагаю, вы нашли полное отдохновение в примирении, осуществленном за мой счет, — не сдержавшись, отпарировала Лили, но он прервал с мольбой:

— Не надо так. Это и было худшее мое наказание. Боже мой, что я мог сделать — разве я не был бессилен? Вас избрали жертвой! И что бы я ни сказал, все было бы вам во вред…

— Я ведь сказала, что не виню вас, и прошу об одном: поймите, после того, как Берта использовала меня… после того, что она сделала, мы не можем встречаться.

Он стоял перед ней во всей своей упорной слабости.

— Так ли… так ли необходимо?.. Но, может, в определенных обстоятельствах?.. — Он запнулся, рассек ветви кустарника еще энергичнее и снова начал: — Послушайте, мисс Барт, хоть минутку. Если мы не встретимся снова, то хоть сейчас выслушайте меня. Вы говорите, что мы не можем быть друзьями после… после того, что случилось. Но хоть могу я воззвать к жалости? Могу ли я вас растрогать, если заставлю подумать обо мне как об узнике, узнике, которому одна вы можете даровать свободу?

Лили немедленно зарделась невидимым румянцем: возможно ли, что происходящее оправдывало намеки Керри Фишер?

— Я не понимаю, чем могу вам помочь, — пробормотала она, чуть отступая от все возрастающего волнения в его взоре.

Тон Дорсета смягчился — ее слова часто действовали на него так в его самые бурные моменты. Упрямые черты лица его разгладились, и он сказал с внезапной обреченностью:

— Вы поймете, если будете милостивы, как раньше, и Небо знает, как я в этом нуждаюсь!

Она помолчала, растроганная напоминанием о своем влиянии на него. Ее чувства были смягчены страданиями, и это неожиданное зрелище пустой и сломанной жизни укротило ее презрение к его слабости.

— Мне очень вас жаль, я бы охотно помогла вам, но у вас же есть другие друзья, другие советчики.

— У меня никогда не было такого друга, как вы, — просто ответил он. — А кроме того, разве вы не видите… вы единственный человек, — его голос упал до шепота, — единственный человек, который понимает.

Снова она ощутила, как невидимый румянец сменился бледностью, снова учащенное биение сердца отозвалось на то, что сейчас случится.

Он взглянул ей в глаза умоляюще: