В доме веселья

Лили ухитрилась сократить пребывание у своих новых друзей, посетив несколько знакомых, приобретенных столь же недавно, и по возвращении после этих, в общем-то, удручающих визитов немедленно заметила, что влияние миссис Дорсет все еще реяло в воздухе. Были взаимные визиты, чай в загородном клубе, встреча на охотничьем пикнике, даже ходили слухи о предстоящем обеде, которые Матти Гормер с неестественной осмотрительностью старалась исключить из бесед, если в них участвовала мисс Барт.

А мисс Барт уже планировала возвращение в город после прощального воскресенья с друзьями; с помощью Герти Фариш она нашла небольшую гостиницу, где можно будет перезимовать. Гостиницу на окраине модного района, где цена за несколько квадратных футов, на которых она расположится, значительно превышала ее возможности, но она уже нашла оправдание своему пренебрежению районами похуже: мол, в ее случае самое главное — создать впечатление благополучия. На самом деле, пока ей хватало средств, чтобы заплатить за неделю вперед, она и представить себе не могла, как можно впасть в существование, подобное жизни Герти Фариш. Лили никогда не была так близка к краю несостоятельности, как сейчас, но могла, по крайней мере, оплатить недельный счет за гостиницу, уладила самые серьезные из ее предыдущих долгов с помощью денег, полученных от Тренора, и по-прежнему могла рассчитывать на кредит. Однако положение ее было не столь утешительным, чтобы убаюкать до полного безразличия к нему. Ее номер с убогим видом на землистые кирпичные стены и ржавые пожарные лестницы, пища, поглощаемая в одиночестве в сумрачном ресторане с перегруженным лепниной потолком и вездесущим запахом кофе, — все материальные неудобства, которым только предстояло считаться привилегиями, когда Лили и их лишится, все более настойчиво возвращали ее мысли к советам миссис Фишер. И нетрудно было догадаться, что в результате ей придется женить на себе Роуздейла. А укрепил ее в этом неожиданный визит Джорджа Дорсета.

Она обнаружила его в первое же воскресенье после возвращения в город в своей узенькой гостиной. Он метался по комнате взад и вперед, представляя серьезную опасность для тех немногих безделушек, которыми Лили пыталась скрасить плюшевое убранство. Но ее появление, казалось, усмирило его, и он сказал кротко, что пришел не для того, чтобы беспокоить ее, и что он просит только позволить ему посидеть с ней полчасика и поговорить на любую тему. Само собой разумелось, что тема может быть только одна — он сам и его убожество — и что необходимость в ее сочувствии привела его сюда. Но он начал расспрашивать о ее делах с претензией на заинтересованность, и когда получил ответ, она впервые увидела слабый проблеск озабоченности ее положением сквозь непроницаемую поверхность его эгоцентризма. Возможно ли, что это дряхлое животное, ее тетя, и в самом деле лишило ее наследства? То, что она живет сейчас одна, — это потому, что больше не с кем? И что, доход ее действительно столь мал, чтобы только продержаться до получения этой жалкой доли? Способность к сочувствию у него была почти атрофирована, но он страдал так сильно, что на мгновение ему открылась значимость чужого страдания, и Лили поняла, что почти одновременно он нащупал, каким образом ее собственные горести могут пойти ему на пользу.

Когда чуть позже она отпустила его под предлогом, что должна собираться к обеду, он помедлил на пороге и выпалил:

— Какое же это утешение, скажите, что позволите увидеть вас снова…

Но на такое откровенное требование невозможно было согласиться, и она ответила с дружеской уклончивостью:

— Простите, но вы сами знаете, почему я не могу вас видеть.

Он покраснел до бровей, захлопнул дверь и стал перед ней смущенный, но все еще настойчивый.

— Вы знаете, это в вашей власти, если бы вы только смогли, если все изменится, и это зависит только от вас — изменить все. Одно слово, и вы сделаете меня счастливым.

Их глаза встретились, и на какое-то мгновение она задрожала от близости искушения.

— Вы ошибаетесь, я ничего не знаю и ничего не видела! — воскликнула она, пытаясь силой повторения воздвигнуть барьер между собой и опасностями, ее подстерегающими, и когда он, уже уходя, простонал:

— Вы жертвуете нами обоими! — она продолжала повторять, как заклятие:

— Я ничего не знаю, абсолютно ничего.