В доме веселья

Лили редко встречала Роуздейла со времени познавательной беседы с миссис Фишер и в этих двух или трех случаях явственно видела, что выросла в его глазах. Без сомнения, он по-прежнему восхищался ею, и она была уверена, что от нее самой зависит, доводить ли это восхищение до точки, когда оно перевесит советы благоразумия. Задача не из легких, но столь же трудно было ей долгими бессонными ночами размышлять о вполне недвусмысленном предложении Джорджа Дорсета. Нет, ответить низостью на низость она никак не могла, даже брак с Роуздейлом казался Лили меньшим из зол, а иногда — единственным достойным решением ее бедствий. Хотя она не давала воображению уноситься дальше помолвки, все прочее тонуло в дымке материального благополучия, в котором личность благодетеля милостиво оставалась расплывчатой. Она познала в долгих бдениях, что существуют определенные вещи, о которых лучше не думать, некие смутные полуночные образы, которые должны любой ценой быть изгнаны, и один из них — образ ее самой в качестве жены Роуздейла.

Керри Фишер, войдя в силу, которой была откровенно обязана успеху Браев в Ньюпорте, сняла на осень домик в Таксидо, и туда Лили отправилась в воскресенье после визита Дорсета. Хотя уже было время обеда, когда она появилась там, хозяйка еще отсутствовала, и освещенный камином тихий домик повеял на нее покоем и привычностью. Вряд ли подобные эмоции навевались обиталищем Керри Фишер когда-либо прежде, но по сравнению с миром, в котором теперь жила Лили, там царили покой и стабильность — даже в расположении мебели или уверенной компетентности горничной, проводившей ее в спальню. В конце концов, нетрадиционное поведение миссис Фишер было лишь поверхностным отклонением от унаследованных социальных символов веры, тогда как манеры в кругах Гормеров представляли собой первые попытки сформулировать для себя подобные убеждения.

Первый раз после возвращения из Европы Лили оказалась в благотворной атмосфере, и немедленно пробудились знакомые ассоциации, так что, спускаясь по лестнице в обеденную залу, она чуть ли не ожидала встретить старых знакомых. Но надежды тут же рассеялись, стоило ей подумать о том, что именно друзья, ей не изменившие, воздержались бы от подобной встречи, и потому она почти не удивилась, найдя у камина мистера Роуздейла, который совсем по-домашнему сидел на корточках перед маленькой дочкой хозяйки.

Роуздейл в образе родителя вряд ли мог смягчить Лили, и все же она не могла не заметить его простоватой доброты в обращении с ребенком. Эта доброта ни в коем случае не была показной и поверхностной нежностью гостя под пристальным взором матери, ведь Роуздейл и девчушка были в комнате одни, и что-то в нем казалось простым и доброжелательным, по сравнению с критически настроенным маленьким существом, принимавшим знаки его внимания. Да, он мог быть добрым — и Лили еще на пороге успела это понять, — конечно, добрым по-своему, вульгарно, бессовестно, жадно, как хищник с добычей. У нее был только миг, чтобы обдумать, смягчилось ее отвращение к человеку у камина или, скорее, приняло более интимную и конкретную форму, поскольку, увидев ее, он сразу вскочил — вульгарный и настырный Роуздейл из гостиной Матти Гормер.

Для Лили не было неожиданностью, что Роуздейл здесь — единственный ее знакомый среди гостей. Хоть она и хозяйка дома не встречались после того памятного разговора, когда обсуждалось ее будущее, Лили знала, что проницательность, которая позволяла миссис Фишер проложить безмятежный путь среди враждующих сил, часто служила благу друзей. Именно это характеризовало Керри лучше всего: хотя она активно собирала колосья с изобильных полей для своих амбаров, ее настоящие симпатии были в местах иных — с теми, кому не повезло, кто был непопулярен, несчастлив, со всеми ее голодными тружениками на стерне успеха.

Опыт миссис Фишер предостерег ее от ошибки в первый же вечер подвергнуть Лили ничем не разбавленному воздействию личности Роуздейла. Кейт Корби и двое-трое мужчин заскочили на ужин, и Лили, внимательная к мельчайшим деталям подругиных методов, увидела, что усилия, затраченные на нее, — это задел на будущее, до тех пор, пока она не обретет достаточно мужества, чтобы воспользоваться их плодами. Она относилась к этому с чувством неохотного попустительства, с пассивностью больного, смирившегося с прикосновениями хирурга, и эта беспомощная апатия не исчезла и после отъезда гостей, когда миссис Фишер поднялась к ней в спальню.

— Ты не возражаешь, если я зайду и выкурю сигарету у огонька? У меня в комнате мы можем разбудить ребенка.

Миссис Фишер оглядела ее взором заботливой хозяйки:

— Я надеюсь, что ты хорошо устроилась, дорогая? Прелестный домик, правда? Такая благодать — провести несколько спокойных недель с ребенком.

Керри в редкие моменты благополучия становилась настолько расточительной в своем материнстве, что мисс Барт иногда спрашивала себя: если у нее когда-нибудь будет достаточно времени и денег, не посвятит ли она их дочери целиком и полностью?