В доме веселья

Лили выскользнула из мастерской с последней группой девушек-работниц, она избегала их шумной компании. Очутившись на улице, Лили почувствовала, как всегда теперь, непреодолимое желание вернуться к своему прежнему мироощущению, инстинктивно отпрянув от всего шероховатого и случайного. Во дни минувшие — о, как давно это было, — когда Лили посещала «Девичий клуб» с Герти Фишер, она искренне интересовалась их положением, но только потому, что смотрела на них с высоты, с вершин собственного величия и милосердия. Теперь она опустилась вровень с ними, и вблизи они стали менее интересными.

Кто-то тронул Лили за руку, и ее взгляд столкнулся с виноватыми глазами мисс Килрой.

— Мисс Барт, я думаю, вы сможете пришить эти блестки не хуже меня, когда выздоровеете, мисс Хайнес к вам несправедлива.

Лили вспыхнула, так неожиданна была эта дружественность. Она давно не встречалась с добрым отношением к себе, если не считать сострадательного взгляда Герти.

— О, благодарю вас. Мне и вправду нехорошо, но мисс Хайнес права, я неумеха.

— Ну, глупо работать с головной болью, это всех касается. — Мисс Килрой остановилась в нерешительности. — Вам надо пойти домой и лечь. Когда-нибудь пробовали оранжад?

— Спасибо, — протянула руку Лили, — это очень любезно с вашей стороны. Пожалуй, я и вправду пойду домой.

Она посмотрела на мисс Килрой с благодарностью, но не знала, что еще сказать. Лили догадывалась, что ее собеседница вот-вот предложит ей проводить ее домой, но она хотела побыть одна в тишине — даже доброта, мягкая доброта мисс Килрой коробила ее сейчас.

— Спасибо, — повторила она, уже уходя.

В тоскливых мартовских сумерках Лили направилась на запад, туда, где находился ее пансион. Она решительно отказалась от гостеприимства Герти. Что-то от ожесточенного отказа ее матери принимать опеку и сочувствие начало развиваться в ней самой, так что непритязательность тесных помещений и близость с другими казались в целом более непереносимыми, чем одиночество в своей комнате, в доме, куда она могла приходить и уходить незамеченной, как и другие бедные девушки. Какое-то время она была одержима этим стремлением к уединению и независимости, но теперь, возможно, из-за нарастающей физической усталости и апатии, вызванных часами нежеланного заточения, она начала острее чувствовать уродство и неудобства места, где жила. Дневные труды были завершены, и Лили боялась вернуться в свою тесную комнату с пятнами на обоях и облезшей краской, она ненавидела каждый шаг по нью-йоркским улицам, приближающий ее к жилищу, по улицам, все более убогим по мере удаления от мест, где обитало высшее общество, в пределы, где царила коммерция.

Но больше всего ее страшила необходимость пройти мимо аптеки на углу Шестой авеню. Лили даже решила двинуться в обход, в последнее время она так и делала. Но сегодня ее неудержимо тянуло к сверкающему зеркалу витрины на углу. Она пыталась перейти по переходу, но ломовой извозчик перекрыл ей путь — она пересекла дорогу наискосок и оказалась прямо у аптеки.

У прилавка Лили поймала взгляд аптекаря, который обслуживал ее и раньше, и сунула рецепт ему в руку. Никаких сомнений по поводу рецепта быть не могло: это был один из тех, что в свое время были услужливо выписаны для миссис Хэтч. Лили была уверена, что аптекарь обслужит ее без колебаний, однако страх перед отказом или даже выражением сомнения передал беспокойство рукам, вертевшим флакон с духами, который она взяла с прилавка.

Клерк прочитал рецепт, не говоря ни слова, но перед тем, как передать пузырек, помедлил.

— Только знаете, лучше не превышайте дозы, — заметил он.

Сердце Лили сжалось. Почему он так странно на нее смотрит?

— Конечно нет, — пробормотала она, протягивая руку.

— Вот и хорошо. Это лекарство действует странно: одна или две капли больше — и поминай как звали, врачи не знают почему.

Испугавшись, что он станет ее расспрашивать, а то и заберет пузырек обратно, Лили только и смогла, что сдавленно пробормотать в ответ: «Спасибо», и, покинув аптеку в целости и сохранности, испытала облегчение такой силы, что у нее голова пошла кругом. Одно прикосновение к пакету с флаконом внутри успокаивало ее напряженные нервы нежным обещанием ночи сна, и в качестве расплаты за недолгий страх она заранее чувствовала, как на нее накатывает дремота.

В довершение всего она споткнулась, налетев на человека, спешащего к станции на эстакаде. Он отпрянул, и она услышала свое имя, произнесенное с удивлением. Это был Роуздейл, в меховой шубе, лоснящийся и преуспевающий, — но почему-то ей казалось, что она видит его издалека и будто сквозь дымку расколотых кристаллов. Прежде чем объяснить себе этот феномен, Лили обнаружила, что они пожимают друг другу руки. Расстались они в прошлый раз на нервной ноте — она с презрением, он со злостью, — но все эти эмоции, казалось, забылись, когда они протянули руки друг другу, и беспокоило ее лишь одно: не слишком ли долго она держит его руку в своей?

— Что происходит, мисс Лили? Вам плохо?! — воскликнул он, и она заставила губы растянуться в мертвенно-бледной улыбке.