В дороге

Коп, который работал охранником в Алькатрасе, был пузатым, ему было около шестидесяти лет, он вышел на пенсию, но не смог оторваться от атмосферы, которая питала его сухую душу всю его жизнь. Каждый вечер он приезжал на работу на своём 35-м Форде, сверял часы и садился за стол с откидной крышкой. Он мучился над простой формой, которую нам всем надо было заполнять каждую ночную смену: время, происшествия и так далее. Затем он откидывался назад и рассказывал истории. «Тебе надо было быть здесь пару месяцев назад, когда мы с Санки (это был ещё один полицейский, молодой человек, который хотел стать техасским рейнджером и был доволен своей нынешней участью) арестовали пьяного в казарме «Г». Парень, ты бы только видел эту кровавую муху. Я отведу тебя туда сегодня вечером и покажу тебе пятна на стене. Мы швыряли его от одной стены к другой. Сначала Санки, затем я, а потом он успокоился и вёл себя тихо. Этот парень поклялся убить нас, когда он выйдет из тюрьмы – он получил тридцать дней. Вот уже шестьдесят дней, а он так и не появился». И это было главным пунктом истории. Он со своим страхом перед ними был слишком желторотым, чтобы вернуться и попытаться убить их.

Старый полицейский продолжал, сладко вспоминая об ужасах Алькатраса. «Мы заставляли их маршировать на завтрак, как армейский взвод. И все, как один, шли в ногу. Всё работало как часы. Ты бы это видел. Я был там охранником двадцать два года. Никогда никаких проблем. Эти парни понимали, что значит бизнес. Многие ребята мягко охраняют заключённых, и обычно они попадают в передряги. Вот взять тебя – из того, что я видел, ты, кажется, слишком мягок с людьми». Он поднял свой ствол и резко взглянул на меня. «Помни, что они используют это в своих интересах».

Я знал это. Я сказал ему, что не хочу быть полицейским.

«Да, но это работа, на которую ты претендовал. Теперь ты должен решить, так или иначе, или ты никогда не доберёшься до места. Это твой долг. Ты под присягой. Здесь нет компромиссов. Закон и право превыше всего».

Я не знал, что ответить; он был прав; но всё, что я хотел сделать, это улизнуть в ночь и куда-нибудь исчезнуть, чтобы идти и узнавать, что происходит по всей стране.

Другой коп, Следж, был высоким, мускулистым, чернявым – порез и нервный тик на шее – как боксёр, который всегда бьёт в одну точку. Он вооружился, как техасский рейнджер старого времени. Он носил револьвер низко, на поясе для боеприпасов, и ещё он носил какую-то маленькую плётку, и всюду свисали куски кожи, как в ходячей камере пыток: блестящие туфли, низко висящая куртка, шляпа набекрень, от головы до пят. Он всякий раз показывал мне захват – просовывая руку под моей промежностью и резко меня поднимая. Что касается силы, я мог бы его подбросить к потолку таким же захватом, и я это хорошо знал; но я никогда не давал ему узнать об этом, боясь, что он захочет устроить матч по реслингу. Реслинг с таким парнем закончился бы стрельбой. Я уверен, что он был лучшим стрелком; у меня в моей жизни никогда не было пистолета. Я боялся даже заряжать его. Он отчаянно хотел производить аресты. Однажды ночью мы были на дежурстве одни, и он вернулся с безумным красным лицом.

«Я сказал этим ребятам, чтобы они замолчали, а они всё ещё шумят. Я сказал им дважды. Я всегда даю человеку два шанса. Не три. Пойдём со мной, я вернусь туда и их арестую».

«Ладно, позволь мне дать им третий шанс», – сказал я. – «Я с ними поговорю».

«Нет, сэр, я никогда не даю больше двух шансов». Я вздохнул. Вот как. Мы пошли в комнату оскорблений, Следж открыл дверь и велел всем выходить. Это было неловко. Тут было впору покраснеть. Это история Америки. Все делают то, что, по их мнению, они должны делать. И что с того, если группа мужчин громко разговаривает и пьёт всю ночь? Но Следж хотел что-то доказать. Он взял меня с собой на тот случай, если они набросятся на него. Они могли. Все они были братья, все из Алабамы. Мы пошли на плац, Следж впереди, а я позади.

Один из парней сказал мне: «Скажи этой гнусной заднице, чтобы он обращался с нами полегче. Нас за это могут уволить, и мы никогда не доберёмся до Окинавы».

«Я поговорю с ним».

На плацу я попросил Следжа забыть об этом. Он сказал, чтобы все услышали, и побагровел: «Я не даю никому больше двух шансов».

«Что за чёрт», – сказал алабамец, – «какая разница? Мы можем потерять работу». Следж ничего не сказал и заполнил форму ареста. Он арестовал только одного из них; он вызвал дежурную машину из города. Они приехали и его забрали. Другие братья угрюмо ушли. «Что скажет мама?» – сказали они. Один из них обернулся ко мне. «Скажи этому техасскому ублюдку, если моего брата не выпустят из тюрьмы завтра вечером, ему подравняют задницу». Я сказал Следжу, в нейтральном тоне, и он ничего не ответил. Брата легко отпустили, и ничего не случилось. Контингент был отправлен; поступила новая дикая партия. Если бы не Реми Бонкёр, я не остался бы на этой работе и двух часов.