В другом мире: заметки 2014–2017 годов

Доверять своим воспоминаниям на самом деле нельзя. Я, к примеру, всегда была уверена, что родители не сильно участвовали в моей жизни во время учебы в школе и университете. Теперь же среди бумаг, доставшихся мне после смерти матери, я обнаружила нашу переписку, в которой она регулярно дает мне советы по поводу университета, а я, со своей стороны, в деталях рассказываю ей о том, что мы обсуждали на семинарах. А во время моей учебы в школе она состояла в родительском комитете, о чем свидетельствуют ее письма, адресованные другим родителям. Ей хотелось изменить ситуацию с математикой, и поэтому она писала свои предложения, что можно придумать дома, чтобы превратить этот нелюбимый предмет во что-то более увлекательное. Но только я совсем ничего не помню о подобных инициативах моей матери. И я полностью забыла о нашей переписке во время моей учебы в университете. А вчера сестра показала мне фотографию с похорон бабушки, на которой я стою рядом с матерью, отцом, братом и сестрой. И это фото окончательно вывело меня из равновесия, так как по моим воспоминаниям меня вообще не было на этих похоронах, из-за чего я до сих пор чувствую вину перед бабушкой. Какую функцию выполняют подобные пробелы в памяти для нашей психики? Они нужны нам, чтобы поддерживать определенные нарративы, которые охраняют наш образ себя (чувство покинутости или вины)? Взглянув на эти фотографии с похорон бабушки, я также осознала, что мы чуть ли не до мелочей воспроизвели их в маминых похоронах: та же церковь, та же могила и позже тот же ресторан, в котором в 1985 году мы проводили поминки бабушки. Но во время самой церемонии я не заметила никаких перекличек: я словно впервые оказалась во всех этих местах. Моей матери было пятьдесят, когда умерла ее мать; мне было на два года больше, чем ей, когда умерла она. Выходит, сейчас я старше, чем моя мать на фото с похорон бабушки, и в это верится с трудом. Вывод, который я сделала после всех этих находок в маминых вещах, звучит так: воспоминания обманчивы не в последнюю очередь потому, что их главная задача – поддерживать центральный внутренний нарратив. И хотя возникновению моих чувств – чувств одиночества и вины – способствовали конкретные события и ситуации во время моей учебы, реальность была, очевидно, несколько сложнее.

Татуировки

Вчера я долго разговаривала с одной юной женщиной, руки и декольте которой покрыты плотным ковром татуировок. Она рассказала мне, что татуировками украшены также ее плечи, живот и бедра. Татуировок пока нет лишь на спине и голенях, но вскоре это изменится. Я спросила ее, почему сейчас так много молодых девушек и мужчин делают татуировки. На занятиях йогой, к примеру, редко встретишь людей с кожей без рисунков. Она объяснила мне, что ее татуировки являются результатом эстетической концепции, которую для нее придумал ее татуировщик – художник, как она подчеркнула. У каждой татуировки есть свое значение, и она ощущает себя коллекционеркой произведений искусства, которая носит коллекцию прямо на своей коже. Тут я возразила ей, что ее татуировки, в отличие от произведений искусства, напрямую зависят от владелицы, и их ценность не растет с годами, а, наоборот, падает. С этим она согласилась, но добавила, что любит тату именно за то, что они на всю жизнь. Нередко ее близкие, например мать, предостерегали ее, что теперь ей придется всю жизнь ходить с одними и теми же рисунками; однако подобная перспектива ее не пугает, а радует. Татуировки символизируют для нее непрерывность, в отличие от ее жизни, в которой отсутствуют цельность и стабильность. Тату обещает ей долгосрочность и надежность, которых ей так не хватает в реальности, становящейся всё менее подконтрольной. Кроме того, она объяснила мне, что с тех пор, как она сделала татуировки, она стала больше «чувствовать себя собой». То есть лишь когда ее естественный атрибут – кожа – покрылся «чуждыми коже мотивами», она почувствовала себя по-настоящему аутентичной и целостной. Чем она еще раз доказала, что определенная степень отчужденности есть условие для подобных экспериментов. Она рассказала также, что боль во время нанесения татуировки сделала ее сильнее: она знает теперь, что способна выдержать. Выходит, что прежде всего пограничный опыт – преодоление телесной боли – позволяет ей почувствовать свой потенциал. Она поведала мне о своих будущих планах сначала покрыть тату голени, потом спину, и я поняла, что она успокоится лишь тогда, когда всё ее тело скроется под татуировками. Вот почему ей нужен мастер тату: чтобы почувствовать себя под его влиянием, чтобы узнать о собственной силе и в буквальном смысле избавиться от старой кожи.

Приносит ли это радость?