В духе Агаты Кристи

— Живей, Бочаров, — требовательно и сухо сказал Юрий Васильевич, вглядываясь в меня из-за огромных очков. — У нас сегодня много работы. И если не готовился — скажи сразу, не тяни. Ставлю «двойку» и перехожу к следующему вопросу.

Тихо щелкнул мой переключатель. Юрий Васильевич неожиданно улыбнулся.

— Шучу, — сказал он. — Не бойся; Я понимаю, так бывает: человек подготовился отлично, а отвечать — ну просто душа не лежит. Ну и ничего особенного. Так что садись, Бочаров, если не хочется отвечать. Принцип добровольности никогда не мешал учебному процессу.

ДПБ щелкнул второй раз.

— И знаешь. Бочаров, — проникновенно сказал физик. — Знаете, ребята? Крутиков, не крутись! Гиталова! Ребята, я лично уверен, что из Бочарова получится гениальный ученый. Курчатов. Ландау. Нильс Бор. У Бочарова оригинальный метод мышления. Поверьте мне, у меня глаз острый.

Он оглянулся на стену, на портрет Эйнштейна, Эйнштейн тоже посмотрел на него — устало и мудро.

— Недолго вам здесь висеть, сэр Альберт! — напыщенно воскликнул физик. — Он сменит вас.

— Ура! — крикнул кто-то, наслаждаясь необычным зрелищем. Кто-то захохотал. Ребята восприняли речь Юрия Васильевича, как спектакль, как чудачество. Это меня не устраивало. Тогда я методично стал направлять свой переключатель на всех по очереди и щелкал, щелкал, щелкал… Михайлов, Возницына, Петрашова, Крутиков, Ивачев… И насмешка тут же слетала с их лиц, заменяясь неподдельным восторгом и почитанием.

Тут я повернулся к Жанне. Пляска и карнавал во главе с учителем и вся эта хреновина собачья почему-то меня не радовали. Вроде бы и приятно чувствовать себя центром внимания, звездой, суперменом, приятно знать, что ты можешь властвовать над кем угодно, стоит только шевельнуть пальцем. Только шевельнуть пальцем… И тем не менее…

Что меня поразило? Пусть ^бы Жанна была равнодушной или недовольной. Или даже презирающей. Или… Но я увидел в ее взгляде иное. Я бы назвал это усталой брезгливостью.

«Ну, нравится тебе это юродство?» — говорили ее глаза.

«Нравится», — хотел я ответить ей с вызовом. Моя рука с переключателем медленно — поднялась. Секунда — и Жанна присоединится к общему похвальному хору. Вон кто-то уже и аплодирует. Рукоплескания перейдут в овацию. И она тоже будет аплодировать, как все. Ну, что же ты, нажимай.

Я не нажал на кнопку. Я раскрыл ладонь, и переключатель скользнул с ладони на пол. Таинственное мерцание исчезло. Для верности я наступил на ДПБ каблуком. Я раздавил мой перспективный, мой всесильный прибор, как орех. Как гадину.

Наступила тишина.

— Ну, хватит, ребята, — произнес физик. Он сел за стол, снял очки и минуту сидел неподвижно, закрыв лицо ладонями. И все сидели неподвижно. Потом Юрий Васильевич спокойно сказал:

— Пошутили и займемся делом. Извини, Бочаров, я тебе выставлю «двойку». Подумай серьезно об оценке в четверти.

— Я знаю. Я догоню, Юрий Васильевич, — сказал я и незаметно поднял с пола раздавленный переключатель. Что же за странная сила была заключена в нем и куда она вытекла? Пластмасса, яркие зеленые проводочки. Два самых обычных предохранителя. И черная вязкая масса-вроде смолы…

Вот я и стал, как все. Рядовым, будничным школьником. Троечником. Как ни странно, я чувствовал огромное облегчение. Да, я не капитан футбольной команды. И завтра Три Губы попомнит Шишу свое унижение. И я не знаменитый ученый, Эйнштейн может спокойно висеть на гвоздике над доской. Ну и что? Если захотеть как следует, если сделать это целью жизни…

9.

Вышло как-то само собой, что из школы мы пошли вместе с Жанной, вдвоем. И я ей все рассказал. Подробно. Со всеми деталями. Я изображал в лицах маму, и Три Губы, и регулировщика с его мотоциклом. Единственное, о чем я умолчал, — это почему я уничтожил переключатель, пусть сама догадывается.

Может быть, она и догадалась. Во всяком случае, она не спросила меня: почему? Она сказала:

— Что же это — чудо? Или взлет технической мысли?

— Кто его знает, — ответил я. — Хреновина собачья.

— Саша, — сказала она, — а давай зайдем в магазин. В этот, как его, «Эфир»?

— «Волны эфира», — поправил я. — Ты тоже хочешь купит ДПБ?

— Нет, сказала она. — Это штука страшная. И унизительная. Вернее, унижающая. Впрочем, не тех, кто вокруг. А тебя. Только тебя. Потому что все не виноваты, они не в курсе. А ты — знаешь. Ты специально, с расчетом, жмешь на кнопки.

— Так зачем же туда идти? — возразил я.

— Как зачем? Как это зачем? — возмутилась она. — Да ты представляешь, если накупят таких штук! Ты вот понял — и раздавил ее, а кто-то и не раздавит! Мы спросим, кто выпускает эти переключатели, и поедем на завод. Или напишем. Всем классом. Мы в Верховный Совет напишем. Пусть там разберутся, пусть прекратят делать эти штуки. Нельзя же, как ты не понимаешь?

— Понимаю. Пойдем, — сказал я.

10.

В полутемном зале магазина покупателей вообще не было, ни одного. Так же светились тринадцать телевизоров, из них девять цветных. Кучерявый паренек в сером халате с яркой брошкой «В. Э.» нес из подсобки стопку красивых коробок.

— ДПБ есть? — спросил я его.

— Что? — с неудовольствием переспросил он.

— А Жанну можно?