В двух шагах от рая

Зебрев зажег спичку. Они с Женькой остановились, повернулись к могиле, и так, чтобы никто больше, особенно Лена, не услышал, Зебрев вымолвил: «Он не сразу умер…»

На дороге дожидался оранжевый, местами проржавевший автобус со специальной откидывающейся сзади дверцей, через которую запихивали вовнутрь гробы. Видимо, когда только приехали на кладбище, и вытаскивали гроб, уронили на землю две гвоздики и отломившуюся от венка еловую веточку.

Олег приблизился к могиле. Надгробие поставили временное – крест из сосновых досок с капельками смолы. «Шарагин Олег Владимирович».

…Господи, помилуй!..

Пустынные улицы походили одна на другую. В разорванной рубашке, голодный и усталый ходил он по загадочному лабиринту старого города с бревенчатыми покосившимися домами, пока не попал на людную базарную площадь.

У забора жарили шашлык. Жирная свинина. Продавец – азербайджанец протянул ему бутылку белого вина, порцию мяса на бумажной тарелке:

– Кущай на здоровье, дорогой!

Бездомный, полудохлый, со свалявшейся шерстью пес завистливо наблюдал, но клянчить не клянчил, дожидался объедков. Шарагин залпом выпил стакан вина, откусил мясо, выплюнул под ноги кусок жира. Пес прочапал к подачке, щелкнул пастью, проглотил.

На мангале зашипело. Вспыхнул огонь, и пока азербайджанец спохватился, и подбежал с кружкой воды, шашлык покрылся черной коркой.

…жуткий сладковатый запах… сгоревших заживо людей!..

Шарагин выплюнул мясо из рта.

…как остатки сгоревших в вертушке, обугленные,

усохшие от огня трупы… и Епимахов сгорел в той вертушке!..

Запах горелого шашлыка зарывался в ноздри, вызывая рвоту.

Он толкался, его толкали, он падал, вставал и несся дальше, как можно дальше от воспоминаний, хотя бегством спастись от них было все равно невозможно, воспоминания неслись туда же, куда бежал он сам.

…поля под вертолетами, как клетки шахматной доски, которые зачем-

то сдвинули с мест, нарушив, таким образом, четкий порядок, лоскутки

зазеленели, тень вертушки прыгает по земле, скачет, то увеличиваясь

в размерах, то уменьшаясь, кишлак, виноградники, речка, вертушка

потянула вверх, набирает высоту, забираясь в предгорья…

На пустыре споткнулся о какие-то доски, повалился. Его рвало, выворачивало всего наизнанку, а перед глазами, как повтор очередной того жуткого дня, стояли обуглившиеся до неузнаваемости человеческие тела, разбросанные в дымящихся остатках вертолета. И в который раз увидел Шарагин, как падает «восьмерка»,

…большой зеленый головастик…

только секунду назад летевшая параллельным курсом, такая грозная, изготовившаяся к бою,

…а срезали налету ракетой, точно утку на зорьке поджидали…

…факел! я видел взрыв и факел, и духи отрезали нас огнем… мы не

могли сесть, мы не могли их спасти!..

а в ней – столь разные и сильные характеры людские, которые вдруг сделались игрушкой в руках судьбы,

…это потому, что ты забыл свой дневник в комнате, Епимахов, ты

всегда говорил, что если дневник с тобой, ничего не случится, дневник

был твоим талисманом, а ты забыл его тем утром под подушкой!..

не устояли перед ее замыслом, и до последнего мгновения, конечно же, надеялись на чудо, пока их надежды не оборвали взрыв и огонь.

…огонь во мне… душа сгорает!.. сгорает, как вертушка с

Епимаховым!.. пшик и ничего не осталось! так же просто, как облитая

бензином мышь…

Все надломилось внутри! Все выпотрошили, вывалили наружу.

И крик души, крик умирающего сердца рвался наружу, истошный крик отчаяния. Так бывало разрывались воплями раненые, и все нутро вытягивалось в струнку, все леденело в тебе. Такие крики не только надолго травмировали не обстрелянных бойцов, но и бывалых солдат пронимали.

Кучевые облака с синими подбрюшинами ветер угнал. Как будто кто-то заменил в театре декорации, и растянул по небу и покрыл весь город серым покрывалом, из которого вскоре заморосил дождь.

…он сгорел в огне… и душа его, очищенная огнем, не томилась в

ожидании…

…как моя…