В двух шагах от войны

Она хотела поцеловать меня, но на причале стояли ребята, мне почему-то стало стыдно, и я отстранился. Мама смутилась, на глазах у нее появились слезы, и тогда я плюнул на свой дурацкий стыд, сам обнял ее и поцеловал.

- Ну, что ты, мама, в самом деле... - пробормотал я.

- Не обращай внимания, - виновато сказала мама, - это я так... А знаешь, я на работу поступила.

- Да? - обрадовался я и подумал о том, что теперь она не будет часами стоять у окна и глядеть в одну точку. - А куда?

- В Управление порта, машинисткой, - ответила мама.

- Машинисткой? - удивился я. В Ленинграде мама преподавала историческую грамматику в университете. Кому теперь нужна была историческая грамматика?

- А что? Я очень даже неплохо печатаю, - с гордостью сказала мама.

Тут я наконец догадался спросить, как она себя чувствует.

- Ничего, - коротко ответила она. - А от папы тебе привет. Он сказал, чтобы ты берег себя...

Уверен, что ничего подобного отец не говорил. В те немногие вечера, что я бывал дома, я его не видел, и на факторию он тоже ни разу не приходил. Это было обидно, но я сказал только: "Спасибо, и пусть не беспокоится".

Мы помолчали, потом она спросила:

- Ну, как ты здесь? Трудно?

- Нормально, - ответил я.

- А как кормят?

- Паек экспедиционный.

- А мальчики хорошие?

- Отличные.

- Ну, это хорошо.

Мы опять замолчали. Не клеился как-то разговор. Потом мама встрепенулась, открыла свою сумочку и достала сложенное треугольником письмо.

- Боже мой, - сказала она, - чуть самого главного не забыла: тебе письмо. От Ирочки... Но странно - не из Ленинграда, а из какой-то деревни.

Я сунул письмо в карман и охрипшим голосом сказал:

- Потом прочту.

- Хорошо, - сказала мама.

Заладила она: "хорошо" да "хорошо". Мы еще немного поговорили о том, о сем, а в общем-то почти ни о чем, и на прощание она спросила дрогнувшим голосом:

- Когда отходите?

- Не знаю.

- А проводить-то можно будет?

- Наверно, - ответил я. Сегодня утром всезнающий Славка рассказывал, будто слышал, как спорили насчет проводов Громов и Людмила Сергеевна. Громов был против - дескать, слез не оберешься, а кому они нужны эти слезы, расстройство одно и нарушение дисциплины. Людмила Сергеевна возражала, говорила, что это жестоко - не дать матерям попрощаться. К чему они пришли, Славка уже не слышал.

Так вот мы стояли, пока кто-то из ребят не крикнул:

- Эй, Соколов, давай в шлюпку!

- Иди, Дима, - сказала мама.

Я быстро поцеловал ее и присоединился к ребятам. На "Зубатке" я нашел укромное местечко между кормовым трюмом и надстройкой и достал из кармана письмо. Адресовано оно было вроде как у Ваньки Жукова - на деревню дедушке: "Архангельск, порт, Соколову Константину Николаевичу, для Димы". И совсем непонятный обратный адрес: "Ст. Шексна, Вологодской области, село Никольское. "Госплемрассадник". Н. П. Петраковой, для Ирины".

Я сидел, не открывая письма, и думал. Отец Ирины в первые дни войны ушел в народное ополчение, и после открытки, которая пришла через неделю, никаких известий от него не было. И мама ее была на фронте, как военный врач. Ира не хотела уезжать из Ленинграда, пока жива была бабушка... Но почему какой-то "Госплемрассадник"? Вологодская область - это совсем недалеко от Архангельска... Я раскрыл треугольничек Ириного письма. Вот что в нем было:

"Здравствуй, Дим!

Наконец я могу написать тебе. Помнишь, перед самой войной мы с тобой прочитали "Педагогическую поэму" Макаренко. Помнишь, какой лозунг был у мальчишек, когда им становилось трудно? "Не пищать!" И вот я сейчас еле-еле удерживаюсь, чтобы не "запищать". Все-таки удерживаюсь. Но тебе я немного поплачу, потому что ты меня поймешь. Ты меня всегда понимал, и поэтому мы с тобой так крепко дружили. Ведь мы настоящие друзья, Дим?

И может быть, кроме тебя и тети Нины, у меня никого больше не осталось. Мама моя погибла, и о папе ничего неизвестно.

Вскоре после твоего отъезда умерла бабушка. Я пришла из очереди за хлебом, а она уже совсем холодная. И похоронить я ее не могла, потому что сама попала в госпиталь. Я упала в парадной, и меня нашли там сандружинницы. 15 июня наш госпиталь эвакуировали в Вологду. О том, как мы туда добирались, я ничего не могу написать - не помню. А в Вологде меня нашла моя тетя Нина и увезла в деревню. Помнишь, еще в начале войны мы видели на улице Халтурина огромное стадо племенных быков и коров? Их тоже эвакуировали. Они еще так жутко мычали. С ними тогда ушла и тетя Нина. Она ученый-животновод. Сейчас я живу у нее, и она отпаивает меня молоком, так что я уже чувствую себя гораздо лучше.