В джунглях Юга

Отец дрожащей рукой приподнял банановый лист. Глаза охотника были открыты совсем как у живого, как в тот раз, когда он сидел у очага в своей хижине. В широкой груди зияло пять или шесть пулевых отверстий; на ранах темнела запекшаяся кровь, и старинной вязью вытатуированные на груди слова «Лучше смерть, чем позор», вокруг которых обвивался дракон, от этого, казалось, выделялись еще больше. Отец посмотрел в лицо умершего и заговорил медленно и тихо, точно творил молитву:

— Друг! Жизнь прекрасна, но и смерть мудра, позволь же мне закрыть твои глаза…

Рука отца легонько легла на открытые глаза Дерзкого. Вокруг стало очень тихо. Отец еще некоторое время подержал так руку, и, когда, осторожно проведя вниз, убрал ее, глаза охотника закрылись[37]. Люди, охнув, зашептались. Я тоже был удивлен, ошеломлен, и в ушах у меня долго звучали слова, которые сказал мой отец.

Ба Нгу утер слезы, нагнулся и прикрыл лицо умершего листом банана.

Нам сказали, что Ба Нгу был единственным очевидцем героической смерти Дерзкого. Ба Нгу нырнул в реку за его телом, когда вражеский катер, с которого стреляли, еще не успел скрыться из виду. Весь залитый кровью, он нес по берегу тело охотника, пока не встретил лодку, которая и привезла их сюда.

Но как именно все случилось, никто не знал.

Мужчина, попавшийся нам навстречу на ялике, вернулся и привез гроб. С ним приехал уполномоченный Вьетминя с охотничьей двустволкой в руках и еще какой-то парень: он помог выгрузить гроб.

Могилу выкопали поблизости. Похороны были предельно просты и быстры. Охотника положили в гроб, и все склонили головы, прощаясь со своим любимцем. Никто не плакал, не причитал, не было сказано ни одного прощального слова. На потемневших от солнца и ветра неподвижных, словно высеченных из камня лицах я не увидел скорби. Но зато как горели глаза этих людей!

Когда гроб опустили, первым бросил горсть земли уполномоченный Вьетминя. Друг за другом подходили к могиле люди, и каждый бросал туда горсть земли.

Когда могилу уже засыпали, уполномоченный дал залп в воздух и поднял вверх сжатый кулак:

— Мы отомстим за тебя!

— Отомстим! — взметнулись следом измазанные землей руки стоящих вокруг людей.

«Отомстим! Отомстим!» — прилетело из ближнего леса эхо и разнеслось над рекой, в заходящих лучах солнца красной как кровь.

Я никогда еще не видел похорон, где бы все дышало такой яростью и гневом.

Ба Нгу и мы с отцом задержались у могилы. Отец пригласил Ба Нгу к нам на несколько дней, и мы поехали втроем.

Мы попали домой только часам к семи вечера. Я остался безразличным к радостным восклицаниям Ко и мамы. Их полные заботы и тревоги расспросы о лесном пожаре я тоже пропустил мимо ушей, отвечая на все сбивчиво и односложно. Я с нетерпением ждал, когда Ба Нгу, единственный очевидец гибели Дерзкого, начнет свой рассказ. Но Ба Нгу пока что неторопливо попивал чай и разговаривал с отцом о всякой всячине, не имеющей отношения к делу.

Смерть Дерзкого, которого все любили, конечно, очень опечалила мою приемную мать, однако радость от того, что мы с отцом вырвались из огня, чудом избежав смерти, все затмила. Сейчас она с головой ушла в суматоху приготовления ужина — в доме был гость.

Я слышал, как Ко послали за вином в деревню; слышал, как кричит во дворе пойманная утка, но я не шевельнулся и остался на прежнем месте, дожидаясь рассказа Ба Нгу. Я решил, что имею право отдохнуть за несколько дней мытарств, и сам себе казался сейчас совсем взрослым, на равных правах с отцом принимающим гостя.

— Они меня схватили, когда я был очень пьян! — вдруг сказал Ба Нгу. Он откашлялся и со смущенной улыбкой посмотрел на отца. — Я отвез жену и детей к родичам и только пересек реку, как наткнулся на их десант. Хозяин лодки — чтоб он сдох, только что вместе пили! — бросил и лодку и меня и удрал, спасая свою шкуру. А я остался лежать, как боров на вертеле, и они меня забрали и притащили в какой-то большой храм…

— Храм под большими деревьями у трех рек? — кивнул отец.

— Точно, это самое место! Ну и народу они там собрали! Строить линию обороны… Мне тоже бросили лопату и велели копать. Какой-то тип с куриным лицом, стоящий рядом, тихонько мне шепчет: старайся, мол, а то они несколько человек до смерти забили! Я уже почти протрезвел, только вот руки-ноги еще как не свои были — ни поднять лопату, ни опустить не могу. А тут как раз один предатель, коротышка, хлыстом из воловьих жил помахивает, ко мне подходит. Хочешь, думаю, попробовать этот хлыст на моей спине? Ну да мне это нипочем! И я уже готовлюсь к тому, что сейчас он меня взгреет. А коротышка поднимается на цыпочки, смотрит на меня и спрашивает:

«Из какой деревни?»

«Из какой… да из этой же», — решился я соврать.

Думал, изобьет сейчас. Но нет, рот чего-то скалит, улыбается, сигарету мне дает да еще так аккуратненько спичку зажигает.

«Пришел твой час, знаешь?» — говорит, точно кричит: может, подумал, что я глухой.