В фиордах, где не заходит солнце

А наш корабль обычный. Привез очередную почту, свежие овощи. Хоть и есть в Баренцбурге теплица, но удовлетворить всех огурцами она не в силах. Вот и доставляют их рейсовые пароходы. Впрочем, бог с ними, с огурцами… А вот выращенные в теплице цветы — это действительно великая радость.

Когда обосновался я в уютной комнатке баренцбуржской гостиницы, мне принесли и поставили в вазу на столе букетик жемчужных цветов. Оказывается — из огуречной теплицы. Не хлебом единым…

Трое суток вздымалась и опускалась у нас под ногами палуба, три ночи качались мы на подвешенных в каюте койках — что ни говори, а от Мурманска до Баренцбурга тысяча триста километров. Да не гладкой дорожки, а по неспокойным северным водам. И хотя сейчас под ногами твердь земная и кровать в номере спокойно упирается в пол всеми четырьмя ножками, меня еще покачивает.

Очутился я на крупнейшем острове архипелага — на Западном Шпицбергене. Как утверждают географические справочники, площадь его — тридцать семь тысяч девятьсот квадратных километров. А весь архипелаг — около двух тысяч островов, островков и островочков — занимает шестьдесят две тысячи; почти равен по территории моей Литве.

Уполномоченным норвежского короля на Шпицбергене является губернатор. Его резиденция в Лонгиербюене, поселке, стоящем у берегов того же Ис-фьорда, что и Баренцбург.

Отличная пора лето! Даже в Баренцбурге зеленеет кое-где скромная травка. Белокрылая пуночка, верная певунья северных стран, уселась на перила и выводит свои трели. Лестница поднимается от порта к поселку. Баренцбург раскинулся на склоне горы.

Туман, тучи, ветры сменяют тут друг друга внезапно — прямо на глазах. Прибыли мы, как я уже сообщал, в серой мгле. Взбираемся по лестнице — подымается и туман. Может, дождь его порастряс, может, солнышко сверху разгоняет, только вокруг заметно посветлело.

Перед глазами уже весь Баренцбург. Открылось ранее залитое туманом зеленоватое здание советского консульства, красный флаг на мачте; еще выше по горе, за консульством, стал виден домик геологов.

А туман все поднимается, превращается в облако. Весь склон горы перед нами. Неподалеку от вершины, там, где гнездятся чайки, большими буквами выложено: «Миру — мир». Вероятно, их можно прочесть издалека, как только корабль войдет в Ис-фьорд, если, конечно, нет тумана.

А вот уже и побежали по небу разорванные в клочья облака, скрылись за горой. Над ними яркая синева. Чистая, прозрачная.

Дали четкие, ясные, точно выписанные искусным художником миниатюры — любой пригорок, каждую вершину, скалу, кажется, даже каждый камешек покрупнее можно разглядеть. Теперь становится понятно, откуда берется эта, я бы сказал, осязаемая прозрачность красок и четкость форм на полотнах Рокуэлла Кента. Он любил рисовать Север.

В море, за Ис-фьордом, синеют горы Земли Принца Карла. Она далеко, а кажется — рукой подать. В какую сторону ни глянешь — черные горы, на них сверкают ледники, из льда выступают зубья скал… И так до бесконечности. Вода в фиорде — зеркало. Ветра никакого. Между горами и ледниками разлито зеленоватое море. Далеко от берега — маленькая черная точка. Вот она ускорила свое движение, замахала крыльями, пробежав над водой, взлетела. Какая-то водоплавающая северная птица. На глади фиорда долго виден оставленный ею след — расходится рябь.

Непроизвольно ждешь, когда же начнет смеркаться. Привычка. А на часах — три после полуночи. Солнце особенно яркое. Выйдешь за дверь — жмуришься. И птицы не спят. Высоко, на гребне горы, над поселком не умолкает хохот чаек.

2

От домика геологов — до порта, от теплиц — до рудника: вот и весь Баренцбург со своими белыми кирпичными домиками и тысячью двумястами жителей. Все здесь рядом.

С крыш льет как из ведра. Всю ночь лад Ис-фьор-дом сияло солнце, а к утру ветер изменился и развел сырость. Дует зюйд — южный ветер, его здесь очень не любят, не то что норд, который приходит с самого Северного полюса, или ост — с Ледовитого океана, они несут ясность, солнце. Хорошие ветры.

Через приоткрытую дверь вижу, как большой углевоз с грузом баренцбуржского угля застрял в порту, не в силах отойти от причала из-за морской капусты. Не может сползти с нее, и баста!

Я вчера беседовал с начальником шахты, так он эту капусту крыл на чем свет стоит: разрослась, видите ли, возле причальной стенки, просто что-то вроде мелей образовала! Чего только с ней не делали: и водолазов посылали, и тралить пытались, и винтами рубили — капусте все нипочем! Уйдет этот углевоз — собираются подрывать ее. Что получится — увидим. Сейчас время отлива. Торопись не торопись, а вынужден капитан ждать, когда придет высокая вода и снимет пароход с капусты.

К югу, в конце Грен-фьорда, белеет ледник. Ближе к нам, по этой стороне долины, проходит семьдесят восьмая параллель. Четко представляю себе эту условную линию. А я на пороге своей гостиницы, на целых четыре географических минуты ближе к полюсу — за семьдесят восьмой!