В глубине души

Читатель забудет бедного Зайцева, и ему придется переместиться из дорогих ресторанов в «Крошку-картошку». А сейчас книги его продаются хорошо, огромными тиражами, хотя объяснение этому не мог найти ни один здравомыслящий человек и в первую очередь сам Зайцев.

Вообще в последнее время в его душу закрались смутные подозрения, что его читателей вовсе не интересует содержание произведения. Они читают не книгу, а просто складывают буквы в слова, слова — в предложения, а предложения — в абзацы.

Если бы это было иначе, то ни один из них не смог бы дочитать его книгу до конца, потому что там не осталось ничего, кроме бессмысленного набора слов с редкими эротическими сценами и описаниями географических достопримечательностей, которые он добросовестно списывал из справочников и путеводителей.

— Имя работает на тебя, старик! — хлопал его по плечу редактор.

И Артем Олегович представлял себе свое бедное имя, которое, согнувшись от непосильных трудов, влачит на себе эту тяжкую ношу — работает!

И все было бы хорошо, потому что Зайцев уже много лет вкушал от этих трудов праведных и забыл, забыл совершенно, что так было не всегда, и надо же такому случиться, чтобы накануне эфира, вечером, к нему на квартиру приволокли этого начинающего писаку.

Зайцев разговаривал с ним свысока, а тот весь потел и трясся от страха. Он хотел услышать мнение мэтра.

— Артем Олегович, — лепетал он. — Я так люблю ваши ранние рассказы. В них столько света! Я бы хотел научиться вот так, из ничего собирать сюжет. Но у меня это плохо получается. Я все описываю истории, которые где-то услышал, и, знаете, боюсь отклониться от реальности. Ведь это недостаток. Правда?

Гость раздражал Зайцева. Он представлял себе, как весь вечер, вместо того, чтобы посидеть у телевизора, ему придется читать очередной бред прыщавого подростка. И ведь за дверь не выставишь! Потому что Нина Николаевна просила, главный редактор!

— Вы, молодой человек, не беспокойтесь. — Артем Олегович милостиво улыбнулся. — Оставьте рукопись, я посмотрю на досуге.

— Вы меня извините, я рукопись оставить не могу, — смутился гость.

— Почему?

— Она у меня в одном экземпляре.

— Ну тогда пришлите мне ее в электронном виде.

— У меня нет компьютера.

— Так что же вы от меня хотите?

— Я хочу прочесть.

— О, господи! Только этого мне не хватало! — Зайцев стал нетерпеливо покачивать ступней.

— Впрочем, если это вас так затрудняет… — испуганно вскочил с места гость.

«Чертова баба! — подумал Зайцев. — Не простит, если я этого сморчка выставлю вон».

Гость прижимал к груди стопку листов и поглядывал на дверь, как бы прикидывая траекторию побега.

— Да сядьте вы! Как вас там?

— Гарик! — радостно воскликнул гость. — Гарик Зотов.

— Ладно, Зотов, давай, читай свою писанину. Подожди, я только за коньяком схожу.

Читал Гарик из ряда вон плохо. Он волновался, брызгал слюной, глотал слова, но, несмотря ни на что, с первых же слов он властно овладевал вниманием слушателя.

Зайцев пил коньяк, и выражение его лица с каждой страницей становилось все более угрюмым и неприветливым.

Этот парень имел талант, и талант немалый. И у него есть все шансы выстоять. А у Зайцева этих шансов больше нет. У него больше ничего нет, кроме дорогого коньяка и дешевых баб.

И в этот момент, глядя на трясущегося от волнения дебютанта, он готов был отдать все, все за одну только возможность поменяться с ним местами. Вернуться к началу, когда он еще мог выбирать, по какой дороге двинуться в будущее: направо пойдешь… налево пойдешь… А он пошел куда-то совсем не туда.

В эту ночь Зайцев спал плохо. Можно сказать, он совсем не спал. Ему все виделись пассажи из талантливого рассказа Зотова, и хотелось вскочить, взъерошить волосы, усесться за стол и наскоком создать что-то грандиозное, гениальное. Что-то такое, чего никто никогда не писал. Обойти этого недоросля на крутом повороте. Чтобы знал, что такое — настоящий мастер.

В какой-то момент Зайцев даже почувствовал, что в его грудной клетке опять появилось некое напряжение, что-то такое там шевельнулось, он даже вспомнил слово «душа» и от неожиданности вскочил с дивана, на котором давеча уснул, не раздеваясь.

Письменный стол был освещен таинственным светом луны, падавшим из окна. И в этом отблеске вечности матово белели разбросанные листы бумаги.

Зайцев почувствовал, как приятное беспокойство охватывает все его существо. И легкое гудение вокруг, как будто порыв ветра, несет и соединяет в сознании еще не оформившиеся зыбкие образы, мысли.

«Неужели вдохновение!» — восторженно подумал Зайцев. Он уже давно забыл про эту волшебную штуку.