В глубине души

А Изабелла в бизнес-классе думала, что эта девочка, которая хотела погладить Гуяра, была похожа на нее в детстве.

И почему-то именно это сходство вызвало в ней настолько сильное раздражение, что она ее осадила.

Девочка чуть не заплакала. А как трогательно она прошептала: «Кошечка…»

Вот и Изабелла была такой же трогательной девочкой, открытой для любви. Этот ребенок еще не знает горя и не понимает, что люди любви не стоят, никто, даже дети.

Другое дело — животные. Они невинны, никому не причиняют зла и страдают только от людей. И поэтому Изабелла поклялась, что, если Гуяра вылечат, она откроет приют для бездомных животных и все свои силы и средства употребит на спасение этих несчастных. А если не вылечат…

Чужое лицо

Артем Олегович Зайцев чувствовал себя отвратительно. Вокруг его носа навязчиво порхала кисточка визажистки, которая нестерпимо пахла пудрой и выделениями чужих потовых желез.

Визажистка была молодая и упругая, как резиновая кукла, с таким же, как у куклы, идиотским выражением лица. Если бы она молчала, то Зайцеву было бы проще справиться с желанием придушить это бессмысленное создание и услышать напоследок, как она пискнет. Но визажистка, убежденная в собственной неотразимости, как назло, говорила без умолку, и каждое слово, которое слетало с ее губ, было неподражаемым образцом пошлости.

Артем Олегович старался не слушать, чтобы не умереть от отчаяния, и вот наконец, когда его собственное лицо стало неузнаваемо в зеркале, визажистка скроила дешевую гримасу и удовлетворенно объявила:

— Готово, можно вызывать администратора.

Артем Олегович с отвращением посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал, что в принципе заслуживает именно такую физиономию, неестественно гладкую, фальшивую. Человек, который живет не своей жизнью, должен носить чужое лицо как наказание.

— Спасибо… — пробормотал он, стараясь не глядеть на визажистку. Хотя, даже если бы он посмотрел ей прямо в глаза и даже сказал бы все, что о ней думает, это вряд ли принесло бы удовлетворение. Она была сделана из какого-то словоотталкивающего материала, внутрь которого не могла проникнуть ни одна человеческая мысль.

Администратор Костик ворвался в гримерную весь в испарениях женского парфюма. Любовная истома не оставляла его ни на минуту. Он все постанывал, вздыхал и так усердно вращал глазами, как будто задался целью вытолкнуть их из орбит.

— Ну что, готовы? — прохныкал Костик.

Одарив Артема Олеговича непереносимо душным взглядом, он щелкнул накрашенными ресницами и, изловчившись, ухватил гостя за руку. Зайцеву сделалось дурно. Потная ладошка похотливого Костика была совершенно непереносима.

— Оставьте меня! — закричал он и рванул руку с такой силой, что администратор чуть не оказался на полу.

— Псих какой-то! — выкрикнул Костик вдруг совершенно нормальным мужским голосом. — Я просто хотел проводить вас в студию.

— Ну так провожайте, — взял себя в руки Зайцев. — Я не слепой и не маленький, в поводыре не нуждаюсь.

— Ой, да пожалуйста, пожалуйста! — опять перешел на нытье Костик. — Прям можно подумать!

Он сделал какой-то немыслимый спиралеобразный разворот и строго произнес:

— Следуйте за мной.

Артем Олегович следовал и думал, что, наверное, именно такими людьми населен ад и все это ему дается как предвкушение.

В студии было полно народу. Ведущая — в каком-то клоунском наряде — отдавала последние распоряжения. Ее вполне мужское лицо могло бы выдержать испытание даже бородой и усами. Когда она разговаривала с Костиком, то казалось — все поправимо, стоит только этих двоих поменять местами.

Артем Олегович не в первый раз принимал участие в ток-шоу и всякий раз ненавидел себя за это, а вместе с собой ненавидел и всю эту кухню, всю систему, которая как-то совершенно незаметно увела его от всего подлинного, настоящего.

Ведущая с бешеным именем Клеопатра подлетела к Зайцеву, как только он занял свое место. Она низко склонила над ним тяжелое лицо и заговорила, нажимая на каждое слово. От нее пахло застоявшимся табаком, смешанным с такими же духами, которыми опрыскивал себя Костик.

— Вы меня поняли? Вы меня поняли? — трясла Зайцева Клеопатра.

— Да понял я, понял… — Зайцев все пытался отодвинуть свое лицо от нависающей над ним физиономии ведущей и потому уже почти лежал в кресле.

— Начинаем! — заорала наконец ведущая и отхлынула.

Сразу стало легче дышать. В студии вспыхнул свет, и все вокруг как будто увеличилось в размерах, сделалось доминантным, выпуклым: и зрители с одинаковыми лицами, и герои программы, и гости.

Ведущая торжествовала. Одного за другим она выволакивала на свет Божий каких-то невменяемых людей, которые что-то в жизни не поделили и пытались поделить в студии на глазах у всей страны.

Зайцева тошнило, но он никого не винил. Ведь он же мог не приходить на программу, не принимать участия во всех этих мерзостях. Но тогда бы упали продажи его книг.