В глубине тебя

У Каро такой тип кожи — гладко-матовый и чистый в школьные годы, но, как скоро выяснилось, склонный к ранним морщинам. У меня и кожа не такая матовая, и вообще свои «проблемки», которых нет у Каро и из-за которых я никогда не думала ей завидовать. А вот она из-за того, что у меня не было морщин ни в двадцать пять, ни в тридцать, что нет и после тридцати, всегда отчаянно завидовала мне.

Но она права, конечно.

— Сейчас ты не ощущаешь одиночества, ведь ты и Рик — любовники. И ваша страсть не поддается описанию. Ты будто на крыльях летаешь. Ты молодая, свежая. Ты привлекательная и красивая. Ты чертовски сексуальна и будешь оставаться такой еще годы. Но и это пройдет. Готова ли ты к той бездне, что ждет тебя тогда? К пустоте и глухоте? И к одиночеству?

Она не дожидается, что я отвечу, а я и не спешу с ответом. Я должна слушать ее, и я буду слушать ее еще. Пусть выговорится. Пусть выскажет мне все, над чем так долго думала. Мне кажется, ей это полезно и за время собственной терапии она приобрела обширные психоаналитические навыки.

— Конечно, не готова. Тут дело даже не в том, что у тебя этот твой новый трип. Что ты живешь сегодняшним днем, берешь от жизни все, что захочешь. Но даже не будь его — сейчас ты не можешь быть к этому готова. Никто не может. Природой так устроено. Как ни готовься — заранее не получится. Оно и к лучшему. Узнай я раньше про токсикозы эти…

Ее рассуждения — суть производное того, что выпало на долю ей. Когда она думала о моем, то думала не только обо мне, а меня, наверно, лишь позже подключила. Пусть — так даже аутентичнее.

— Я просто хочу, чтоб ты задумалась. Чтоб хотя бы в теории представила. Ты не почувствуешь, но хотя бы… хотя бы… Вот я и представить не могла, когда жила одна в Милане… сидела в четырех стенах… маялась… после той свинг-вечеринки… не знала, от кого… не знаю, от кого…

У нее словно заедает пластинка.

Все, понеслось. Хуже всего эта дикая спонтанность, когда даже переключиться не успеваешь. Каро, да у тебя все прям, как в жизни, е-мое.

Блин, жутко как. Все-таки не специалист я, иначе, наверно, научилась бы реагировать спокойно. От этой вспышки диссоциации у Каро, такой спокойно-рассудительной, за мгновения меняется взгляд — он устремлен теперь куда-то вдаль и видит то, о чем она рассказывает и чего не было на самом деле.

«Она сумасшедшая».

Нет. Нет. Я не должна так думать.

Соображаю, каково есть и будет отцу ее ребенка, пока сама наспех набираю ему сообщение.

Мгновенно получаю ответ — он просит:

Пусть говорит, не препятствуй. Дай ей выговориться, она потом забудет.

Не каждый способен удержаться, чтобы при виде безумия самому не стать безумным.

Подавляю в себе надвигающееся головокружение и безотчетное беспокойство, как если бы она могла меня этим заразить. Призываю на помощь чувство ответственности за Каро, чувство сострадания и даже своеобразную сестринскую любовь. Наказываю себе быть сильной и делать, как он говорит.

Срабатывает — Каро снова видит меня и «забывает» досказать про мнимое происшествие в Милане, где кто-то из тех якобы сделал ей ребенка.

— Прости, Кати, если тебе неприятно это слышать, — продолжает Каро — теперь не о «Милане», а о своих заботах на мой счет. — Но — или это, или же ты отпустишь Рика…

— …я его не держу… — говорю я в сто-первый раз, — …ты не понимаешь…

— …отпустишь эту жизнь и начнешь устраивать себе новую. Настоящую. Как я.

Когда она так говорит, я, как правило, киваю и напускаю на себя задумчивый вид. Будто взвешиваю ее слова, рассматриваю указанные ею альтернативы.

Сейчас в ДольчеФреддо я киваю Рози, будто соглашаюсь с тем, что она там мне впаривает про прилавки и ресторанно-концептуальные новшества.

жестко

жестко жестко

ты жестко нужна мне Кать

Каро — она права, хоть и безумна. Мне нужно думать о себе, но и о нем я теперь тоже немножко думаю. Так сказать, поворачиваю мое жалейство в конструктивное русло.

В ответ на «вызов» я шлю ему нагло ухмыляющегося смайлика и выключаю у себя вай-фай.

Я ж не говорила, что после того раза будет еще раз.

Он теперь, наверно, обиделся — пусть обижается. Я, может, в тот момент вообще больная была — гриппом, отчаянием и жалейством. Я не отвечала за свои поступки.

В конце концов, думаю — и это совсем уже шизофрения получается — если сильно ему приспичит, он же как — приедет и возьмет сам.

«Раньше ты не особо вырывалась» — говорю себе. «Будешь ли теперь?»

И, как и раньше, уже сам вопрос повергает меня в состояние взбудораженного возбуждения, в котором сама себе отвечаю:

«Поживем — увидим».

* * *

Через неделю после «карточного домика» мы вновь встречаемся с Каро у нее в Райникендорфе. На вид ей как будто получше. Она встречает меня обедом из пяти блюд, зачем-то заказанным в кейтеринге. Я тут же подозреваю, что это очередной заскок и вовсе не так уж ей хорошо, но виду не подаю.

Вместо этого восклицаю:

— Слушай, первый раз вижу у тебя намек на пузо!

— Ну, как-никак, седьмой месяц. А я скоро буду уже не Копф, а Херц! — заявляет Каро.

— Апгрейд, — киваю я, потому что «копф» значит «голова», а «херц» — это «сердце».

Интересуюсь:

— Ты или Симон?