В глубине тебя

— Катерина, — «подламывается» он. — Это очень неожиданно и больно — выслушивать от тебя упреки такого характера. Мог ли я думать, что у тебя настолько сильная обида на меня, что ты будешь мстить мне через моего сына… твоего брата… Нет, не мог. А как я жизнь свою устроил — не перед тобой мне за это отвечать.

— А мне — не перед тобой за мою, — парирую я. — И никакая это не месть. Я просто проявляю заботу о брате.

А вот по отношению к отцу я, кажется, только что проявила неуважение в словах и в интонациях, кроме того, выгребла застарелую обиду, которая — поди ж ты — копошилась где-то глубоко во мне.

Да и неправда это, что отец меня игнорил. А если и не во все лез, то я прекрасно обходилась без его вмешалок.

Конечно, я тут же раскаиваюсь в своих словах. Но как трудно произнести это вслух…

Отец оскорблен и обижен.

— Поехали! — требует он у Эрни, не глядя больше на меня.

— Собаку заберите! — требую я.

— Ни в коем случае! — решительно отрезает отец. — У Леи страшнейшая аллергия на собачью шерсть. Ребенок чихает, кашляет, вчера весь день глаза слезились.

— А мне его куда?

— Это не моя забота, — безжалостно заявляет отец и — Эрни: — О семье надо было думать, прежде чем такое устраивать.

А я, мол — не семья. Устроила притон… приют — теперь разруливай сама.

— Я что-нибудь придумаю, — обещает нам с собакой Эрни.

— А с тобой у нас отдельный разговор! — осаживает его отец.

— Да че я сделал-то!

— Будущее свое решил просрать! — отец срывается на крик.

— Значит, просру! Мое будущее — мне решать! Ты запарил!

— Поговори у меня, говнюк!!!

Они орут друг на друга на лестничной площадке. Дверь ко мне захлопнута, а я забыта.

— Ну что, бросили нас с тобой, а?.. — справляюсь у трущегося возле моих ног Рикки, погружаюсь пальцами, а потом и носом в барашковую шерсть и принимаюсь громко и неконтролируемо рыдать.

А после решаю, что есть в этом бардаке и положительная сторона: теперь у меня своя собака-терапевт. И собака — это ж почти волк, а с волками у меня какой-никакой, но опыт.

* * *

— А ты чего сегодня поздно так? — ласково спрашивает Рози, наливая мне кофе.

— Да собаку ж перед работой выгуливала.

— Катари-ина?.. — раздается недоверчивый возглас одной из стерв-«девочек», тех самых, которые до того терпеть меня не могут, что даже в зоне слышимости зовут «стервой».

Эта спрашивает с нескрываемым удивлением, недоверием даже:

— У тебя собака?

— Да, — отвечаю я просто и безэмоционально.

— Большая?

— Не маленькая. Из приюта. Ты знала, сколько собак из Восточной Европы ищут хозяина? Могу дать телефон.

— Нет-нет, у меня аллергия, — поспешно отнекивается она.

Но я не отстаю:

— Между прочим, некоторые породы собак совсем не вызывают аллергии. У моей сестры, например, тоже аллергия, но на Рикки реакции нет.

Кажется, это выше ее сил: я не только взяла из приюта полузамученного пса из Восточной Европы, но у меня еще и сестра есть с аллергией на собак, и я даже о ней рассказываю. Читай: я — не злыдня-социопатка, повернутая на карьеризме, а прямо-таки почти нормальная.

Она кивает и смывается поскорей. А не хрен, думаю, подначивать меня, если сказать, вообще-то, нечего.

О том, как у меня появился Рикки, я уже успела наплакаться Рози по телефону.

Рози посоветовала нанять «девочку для выгуливания» и, хоть у них с Сорином сейчас своих проблем хватает, пообещала даже помочь кого-нибудь найти среди своих одногруппниц. В ответ на прямой вопрос, а не нужна ли им с Сорином собака, только рассмеялась.

Не удалось скрыть Рикки и от мамы — она пришла в негодование от того, как меня во все это вляпали. Мне пришлось поизголяться, чтобы уговорить ее не звонить отцу, да так, чтобы при этом не проболтаться о нашей с ним размолвке.

Вообще-то, Рикки очень милый пес и очень скоро чувствует себя у меня, как дома. Стараюсь не шибко радоваться этому, но сама заигрываю с ним, болтаю. Слушаться меня, помимо команды: «на!», когда выставляю ему корм, он пока не хочет и то и дело норовит утянуть у меня что-нибудь, будь то тапочки или ношеные носки из корзины для белья. Когда ругаю его за это, Рикки преображается: прижимает уши, шарахается от меня, лает. Возможно, это проявление психической нестабильности, потому что раньше его обижали.

В воскресенье я несколько часов провожу на свежем воздухе и волей-неволей знакомлюсь в Бюргерпарке с целой толпой «собачников». На большинство из них, равно как и на их собак, Рикки, вообще-то такой добряк, недоверчиво рычит то ли из ревности, то ли, потому что пытается охранять меня. Но в целом решаю было, что собака — это не так уж плохо.

В понедельник встаю поздно и уматываю на работу, не успев даже выгулять его. Рикки остается один, только тянет вслед за мной черноглазую мордочку, и я едва не прищемляю его любопытный нос в дверях. Это очень трогательно, когда тебя так провожают — решаю в перерыв заскочить домой и погулять с псом.

Заскочить в перерыв, понятно, не получается. К тому же у меня на работе такой аврал, что я, каюсь, вообще забываю о Рикки. Вспоминаю лишь, когда под вечер возвращаюсь домой и, выходя из лифта, слышу его лай.