В глухом углу

Лена тихо вошла к себе. Светлана лежала на кровати, уткнув лицо в подушку. Надя сидела около нее заплаканная. Она встала навстречу Лене. Светлана услышала ее движение и подняла голову.

— Лена! — закричала она, вскакивая на кровати. — Леночка, он умер! Я лежала здесь, а он умирал!

Светлана схватила Лену за руки и говорила все торопливей, захлебываясь словами и слезами:

— Я лежала тут, я могла ему помочь, а не помогла! Я обиделась за грубость, а он нагрубил, потому что ему было плохо, он же никогда не грубил, никогда! А я обиделась, я обиделась, Леночка, я не помогла ему!

— Молчи! — крикнула Надя, топнув ногой. — Немедленно прекрати истерику!

— Я не помогла ему! — шептала Светлана, рыдая в подушку. — Я же могла помочь, могла!

Надя вполголоса сказала, не сводя глаз с затихшей на постели Светланы:

— Вот так уже шесть часов. Вначале просто лежала и о чем-то думала, а потом начались приступы — один за другим, отдохнет — и снова. А недавно кинулась к двери — бить Сашу. Я ее силой повалила…

— Может, вызвать врача?

— Вызывали. Вкатили ей чего-то, она подремала. Я так тебя ждала, а ты где-то шлялась.

— Я не ожидала, что так получится…

— Никто не ожидал. И мы с Сеней таскались на лыжах, сколько хватило ног, а пришли бы раньше, может, не допустили. Где Сашка?

— Он вернулся от следователя. Виталий еще там.

— Дали бы им лет по пять, чтоб знали! Но Сеня говорит, что под криминал не подходит. Потаскают и отпустят.

Лена показала глазами на Светлану. Та опять поднялась на кровати.

— Ты говоришь, их отпустят? Повтори, их отпустят?

— Лежи, лежи! Тебе надо послать.

— Сашка — убийца, его нельзя отпускать. Почему ты не отвечаешь?

— Я не знаю, Света. Кто может предсказать, чем кончится следствие? Ложись, прошу тебя.

— Я не хочу лежать. Сашку нельзя простить!

— Света, пойми, у нас нет прав сажать людей в тюрьму, это дело специальных органов.

— А убивать людей есть право? — закричала Светлана. — Я все слышала, что вы говорили. Криминала нет, и Сашку отпускают, а вы примирились! Я не хочу примиряться!

— Светочка, успокойся! — сказала Лена. — Никто из нас не примирился. Нельзя примириться с подлостью. Очень прошу тебя, ложись.

— Я хочу говорить! Я знаю, что Сашка ускользнет от наказания. Мы сами должны его наказать.

— Пойми же, глупая…

— Мы все можем, не перебивай, Надя! У нас нет прав посадить в тюрьму, но пусть он будет, как в тюрьме. Слышишь, Надя? Пусть ходит по земле, как в одиночке.

Надя переглянулась с Леной.

— Хорошо, Света! Теперь ложись!

— Нет, вы обещайте! Поклянитесь, что больше он не товарищ!

— Спасу с тобой нет! — воскликнула Надя. — Ну, кто подаст Сашке руку? Клянусь во всем, что хочешь, только успокойся, ради бога!

Светлана отвернулась лицом к стене. Надя сказала Лене:

— Посиди с ней, а я побегу в столовую, а оттуда к Вале.

Лена легла рядом со Светланой, обняла ее, поцеловала в голову. Светлана плакала тихо и непрерывно, тело ее сотрясала мелкая дрожь. Лена шепотом успокаивала ее и сама прослезилась. Она горевала о Леше, о Светлане, о себе, о Вале, о Дмитрии, о всех тех, у кого разбивается жизнь, и о тех, у кого она устраивается не так, как мечталось. Светлане стало легче от того, что над ней плачут она заснула. Потом заснула и Лена.

9

Лешу похоронили на недавно устроенном кладбище поселка, под большой, отдельно стоявшей сосной. Могила была единственная — в юном поселке уже родилось несколько детей, но смерть сюда еще не добиралась. Гроб вынесли из больницы, траурное шествие прошло по единственной улице поселка, скорбно гремела музыка. Впереди шли руководители стройки и друзья покойного, среди них опухшая от слез бесчувственная ко всему Светлана. Над могилой произносились речи, в речах говорилось, каким хорошим товарищем и отличным работником был Леша. На музыке и речах настоял Вася, в комитете многие сомневались, уместно ли оказывать почет человеку, умершему как-никак от перепоя. Вася кинулся в партком, там разъяснили, что почет относится к человеку, а не к обстоятельствам его кончины. Зато Миша организовал венки, протолкнул срочное изготовление памятника-пирамидки, подготовил ораторов, сам держал речь — лучшую на похоронах, все это признали.

Позади колонны плелся осунувшийся Виталий… Он тихо плакал, не утирая слез. Недалеко от него — тоже один — двигался Чударыч.

После гражданской панихиды Виталий отошел в сторону, чтоб не оказаться во главе возвращавшейся назад процессии. Они присели с Чударычем на пеньки. Чударыч печально сказал:

— Теперь Леша — мой родственник.

Виталий слушал безучастно.

— Я себе наметил ту сосенку. По возрасту мне бы открыть это кладбище — нет он — молодой… Ему ведь двадцати не было?

— Восемнадцать, — прошептал Виталий.

Когда последний человек скрылся за деревьями, Чударыч поднялся. В поселке, прощаясь с Виталием, Чударыч спросил:

— Вы теперь как — надумали что-нибудь?

— Не знаю… Говорят, судить нас будут.