В глухом углу

Миша заглянул в настольный календарь и развел руками.

— Завтра не получается. Два заседания, выезд на рудник, агитбригада, лекция о международном положении, план разоружения и проверка качества блюд в столовой — забито от зари до ночи! Давай послезавтра. И пораньше утречком, пока не перехватили на летучку к Курганову. Не возражаешь?

Вася не возражал, отсрочка выходила небольшая. Он побежал в барак, чтоб скорее порадовать Игоря.

— Переведем тебя на легкую работу, — сказал Вася. — Хватит кельмы, поработаешь рейсфедером.

— На легкую? — переспросил Игорь, помертвев. — Почему на легкую?

— Да ведь тебе же лучше! Зайди завтра после смены к Мухе.

В этот день Игорь почти не спал. Мысли, осязаемые и резкие, осадили его, он толкался о них, как о вещи. Вечером перед сменой он блуждал в лесу, ему хотелось полного молчания. Молчания не было, ледяной ветер шел поверху, лиственницы мертвенно свистели голыми ветвями.

Утром, не заходя в столовую, он направился в комитет. Миша уже работал за столом. Он усадил Игоря на диван, сел рядом.

— Вот так, Игорь, — начал он. — Обдумали твое положение. Надо подобрать тебе дело по способностям.

Он объяснил, что с начальством улажено, дело нашлось — чертежником в контору. С профессией рабочего покончено, ничего, техническая интеллигенция в нашу ракетную эпоху — передовой отряд армии трудящихся. С понедельника можно выходить на новое место.

— Что же ты не весел? — изумился Миша. — Другой бы прыгал от счастья.

Игорь шел в комитет, собираясь спорить и отказываться от любых перемещений. Но он не сумел крикнуть Мише в лицо, что не нуждается в его обидной помощи — тот искренне радовался, что Игорю станет легче. Да и бессмысленны теперь отказы, с начальством согласовано — разве ему не сказали об этом? Кто послушает человека, систематически проваливающего задания — он один тянет вниз всю бригаду!

Игорь молча пошел к выходу. Миша ошеломленно уставился в его спину.

— Характерец! — сказал он и рассмеялся.

По улице, навстречу Игорю, бежал Вася. Игорь хотел свернуть к столовой, чтоб не сталкиваться с ним лишний раз. Вася, видимо, торопился в контору, он всегда так летит, сломя голову, когда вызывает начальство. Но Вася повернул за Игорем.

— Стой! — закричал он. — Игорь, слышишь? Мама твоя прилетела!

У Игоря задрожали ноги. Минуту он не мог выговорить ни слова. Он задыхался.

— Мама! — шептал он. — Мама!

2

Георгий понимал теперь, чем уязвил его поступок Веры. Он жил в новой жизни, все к нему относились по-иному, одна она обращалась так, словно ничего не изменилось. Простить это было нельзя.

Он прочно уселся на первом месте среди рабочих рудника и не собирался его отдавать. Миша, скрепя сердце, чуть ли не через день поминал его добрым словом в газете, а бухгалтера начисляли столько денег, что потратить их в поселке было попросту невозможно. Имя его словно отделилось от него и приобрело самостоятельность, оно разгуливало важной персоной, о Внукове говорили даже те, кто не был с ним знаком. И, сам вначале этого не заметив, Георгий стал приспосабливаться под свое имя. От него ожидали одного хорошего, было неудобно обманывать ожидания. Он реже пил, на собраниях выступал с речами. Как-то его выбрали в президиум собрания строителей, он три часа просидел между Усольцевым и Кургановым, было до ломоты неудобно у всех на виду, ни потрепаться, ни похохотать, ни выйти — гляди и шлепай в ладоши, когда очередной оратор кончает речь. Слава была неотделима от скуки. Георгий мирился со скукой, лишь бы не расставаться со славой. Зато он открыл в себе другое новое свойство, еще недавно оно показалось бы невероятным — он был обидчив.

Его теперь больно ранило то, на что год назад он даже не бросил бы взгляда, сущие пустяки. Прежняя жизнь не воспитала в нем особой чувствительности. Он знал и насмешки, и тычки, и расправу старших. «Жорка-слюнтяй!» — дразнили его в детстве. «Жорка-вор!» — кричали после первой отсидки, хотя он не воровал, а попался в драке. «Жорка-бандит!» — шептали после второй отсидки, хоть и в этот раз он никого не ограбил, а лишь пытался — с ножом в руке — свести счеты с более сильным обидчиком. Обидчик бежал без памяти, но за это торжество пришлось поплатиться двумя годами колонии. В колонии воры-профессионалы подминали его под себя. Он защищался кулаками и зубами, острым языком и бешеным взглядом. От него понемногу отступились. «Духарик» — то есть отчаянный, смелый, так его прозвали тогда. С этим прозвищем — «Жорка-духарик» — он вышел на волю, это было неплохое имя, в нем переплетались ирония с уважением. Он не хвалился хлестким названием и не печалился над бранными, от похвалы не было сладко, брань на вороту не висла. Такой он был прежде. Даже брат понимал, что он переменился. Одна Вера не хотела этого признать.