В глухом углу

Тогда он разрыдался. Он кусал в отчаянии наволочку, чтобы остановить рыдания, что-то лепетал, на что-то жаловался. Суворина прижалась щекой к голове сына, он разобрал в ее шепоте, что она винит во всем себя, а его оправдывает.

— Чем ты виновата? — закричал он гневно и привскочил на кровати. — Я виноват, я!

Он прикусил кулак, чтоб подавить новое рыдание. Суворина отвела его руку. Он хотел уткнуться в подушку, она не дала. Голос ее заговаривал его горе, она отказывалась снять с себя вину за его неудачи, она предвидела, что именно так все и получится, но не решалась высказать вслух. Да и поверил бы он, если бы она рассказала о своих сомнениях?

— Все это чепуха! — сказал он устало. — Ты виновата разве в одном — что родила меня слабосильным. Весу во мне не хватает, понимаешь, весу — костей и мускулов!

Она настаивала на своем. Вес — дело наживное, за эти полгода, что они не виделись, он набрал килограммов восемь, не меньше. Пусть он не сравнивает себя с другими, ему семнадцать лет, он еще мальчик. Доживешь до двадцати, тогда поговорим о весе. А себя она винит в том же, в чем виноваты все они, люди ее поколения. Молодежь знает об их победах, а не о поражениях, о результатах их труда, а не о том, какими усилиями все это достигалось. А как приходилось порой нелегко, как временами падали духом, безмерно уставали — об этом ничего! Книги, газеты, кино — везде успех и перевыполнение, везде неслыханные показатели, мировые рекорды, начинает казаться, что это и есть естественное, обыкновенное явление, иначе и быть не может. Потом пробуют свои силы и многие падают духом. У них, людей старшего поколения, это не раз бывало — и первые неудачи, и горькие разочарования в себе. У волевых натур такое состояние длится недолго, но нет таких, кому оно неведомо.

— Не понимаю, мама! Ты хочешь, чтоб вместо побед к рекордов кругом говорили только о трудностях и неудачах?

— Нет, нужно говорить об успехах и победах, а не о поражениях, это правильно. Но надо знать, какой ценой они добываются! Ты не преувеличивал свои силы, они как раз таковы, как ты о них думаешь! Однако ты не знал — сколько надо положить усилий. А это ведь другое, правда?

Он раздраженно отмахнулся.

— Говорю тебе, я слаб физически. Все замечают… Сегодня придумали способ спасти меня — переводят на легкую работу, в служащие…

Помолчав, Суворина спросила:

— Расскажи, как ты жил эти месяцы? Все расскажи, подробно!

Он запинался на первых словах, потом справился с волнением. Он уже не таился, нужно было рассказать матери даже то, о чем себе не разрешал думать. Она была не просто матерью — другом, никто так не знал его, как знала она, никто не понимал его так глубоко, не верил в него так искренне. Он говорил, как мучила его тачка, как трудна работа каменщика, как он стал последним в бригаде, чуть ли не последним на всем строительстве. Он не скрыл и заработков, мать ужаснулась — чем же ты питался, Игорек? Он объяснил, что разработал свою систему питания, вначале было трудновато, сейчас втянулся, голодным не бывает.

— А мне посылал деньги, — упрекнула она, качая головой.

— А что было делать? Если бы я не посылал, ты бы догадалась, что со мной неладно. Я этого не хотел.

— Гордость, гордость! — шептала она. — Весь в папу, просто удивительно, до чего вы похожи!

Выговорившись, он почувствовал усталость.

— Мама, я посплю, — сказал он. — Через часик разбуди, нам надо еще поговорить. И никуда, пожалуйста, не уходи!

Она ответила, поправляя одеяло:

— Спи, сынок. Я никуда не уйду.

— Дай руку, — пробормотал он, засыпая.

Она подождала, пока его сон стал ровным и глубоким, и тихонько вытянула руку из-под щеки. Игорь не шевельнулся. Суворина подошла к двери и снова оглянулась на сына, потом вышла и осторожно прикрыла дверь.

4

Она торопливо шла в контору по заснеженной улице поселка. В конторе она спросила начальника строительства, ей показали последнюю дверь в длинном, как штольня, коридоре. В приемной на скамье у стены теснились ожидающие с портфелями, папками и чертежами в руках. Очередь продвигалась медленно, за полчаса прошел один. Суворина попросила пропустить ее вне очереди — через два дня ей улетать, не хочется терять так скудно отпущенное время на ожидание.

Один из ожидающих сказал, что сейчас должен идти он, но охотно уступит место. Суворина прошла в кабинет Курганова.

Курганов сперва предложил сесть, потом поднял голову от бумаг, расстеленных на столе. Он взъерошил свою веерообразную седую шевелюру и широко улыбнулся доброй улыбкой. У Сувориной потеплело на душе. Она знала уже, не услышав от Курганова ни единого слова, по одной его улыбке, что он поймет ее, такие люди все понимают.

— С чем пожаловали? — сказал он. — Что-то я вас не припомню.

— Я прилетела сегодня, — заторопилась Суворина. Курганов мотнул головой.

— Знаю — единственная пассажирка сегодняшнего самолета? Фамилия — Суворина. А я было удивился, откуда еще один пожилой человек? Нас на стройке два старика — я да библиотекарь Чударов. Еще Усольцев к нам подбирается, да он на десять лет моложе. Долго думаете погостить? Может, совсем останетесь?