В годы большевисткого подполья

Я решил все же проникнуть в школу. Долго ходил под окнами, заглядывал в них, но стекла были густо покрыты морозными узорами. Я поднялся на крыльцо. Потянул дверную ручку. Дверь бесшумно открылась, и я робко протиснулся в прихожую. У окна сидел седой старик-сторож и что-то чинил. Он не слышал, как я вошел. На вешалке висела одежонка учеников.

Из класса доносился голос учителя. Я снял шапку, хотел повесить на вешалку, но не решился. Дверь в класс была приоткрыта, и я тихонько проскользнул туда и присел на задней парте. Учитель стоял у классной доски, что-то писал и объяснял, показывая мизинцем. Обернувшись, он заметил меня.

— Ты откуда взялся, малыш?

Я испугался и выскочил в прихожую.

— Стой, стой! Куда ты? — крикнул учитель.

В прихожей меня перехватил сторож и втолкнул обратно в класс.

— Это Петька, наш, кулигинский! — закричали с передних парт ребятишки.

Учитель подошел ко мне. Опять у меня возникло желание удрать. Но в дверях стоял сторож.

— Ну скажи, зачем ты пришел сюда?

Учитель добродушно улыбался. Я заложил назад руки и, вытягивая шею, старался глядеть мимо учителя.

— Чего же ты молчишь? Учиться хочешь?

— Учиться… — промычал я невнятно.

Ребятишки пялили на меня глаза и смеялись.

Я раскаивался, что пришел в школу.

— Ты хочешь учиться? — продолжал допрашивать меня учитель.

— Хочу… — промычал я, еще более смущаясь.

— А кто тебя послал?

— Сам пришел…

— Ну что ж, раз пришел — будешь учиться.

Учитель подвел меня к передней парте и ласково подтолкнул:

— Садись здесь, смотри и слушай внимательно.

До окончания уроков я просидел в классе. С завистью смотрел, как ребята что-то писали на доске и рассказывали. Когда я вернулся домой, мать набросилась на меня:

— Куда ты, негодный, запропастился? Забыл, что в хлеву не чищено!

— Учился в школе! — гордо объявил я матери.

— Учился? — удивилась мать. — Да кто же тебя в школу-то пустил?

— Учитель.

— Учитель? Вот напасть-то какая! Да ты и в самом деле учиться задумал?

Вошел отец.

— Вот, полюбуйся: я его ищу, а он в школе сидит. Ученик новый выискался.

— Грамотеем стать захотел без согласия родителей! Вздуть тебя надо, — с напускной строгостью проворчал отец.

— Я у мамы спрашивал…

— Ах ты… Да ведь я думала ты так… А он вон куда метнул! Да так в грязной рубашке и полез в школу!..

Отец засмеялся.

— Ну, раз он сам устроился — пусть учится.

Я обрадовался. Схватил шубенку и побежал чистить хлев.

Учитель наш был добродушный человек. Он умел без поблажек, но и без излишней строгости вести школу. Редко кого ставил на колени. Хотя в то время и существовали в школе розги, он никого ни разу не порол. Однако дисциплина и порядок в классе были образцовые.

Духовное пение преподавал дьякон. На уроках пения постоянно присутствовал Прусик и известный на селе поселенец «божья дудка». Это был пьянчужка, благодаря своему замечательному голосу кормившийся при церкви. У него была густая черная борода, а голова — лысая. Когда он пел, то поднимал лицо к небу и вытягивал губы в трубочку. За это его и прозвали «божья дудка».

На клиросе «божья дудка» становился впереди хора и пел тенором. Он «вел» хор. Прусик пристраивался сбоку и, сложив руки на животе, подтягивал тоненьким голосом.

В школе я дружил с Никишкой, сыном поселенца-кузнеца Северьяна. Мы с Никишкой сидели на одной парте. Помогали друг другу решать задачи. Помогали и подсказкой, за что бывало нас ставили в угол.

Кузница Северьяна была просторная, „высокая. Кроме наковальни, у стены стоял слесарный верстак. К столбу был прикреплен сверлильный станок. Рядом с верстаком, у самого окна стоял токарный ножной станок. Когда отец Никишки что-нибудь точил, Никитка помогал ему, нажимая вместе с отцом на подножку. Северьян мог делать не только подковы, гвозди и шины для колес, как мой крестный, но и лудил самовары, починял и делал новые замки, чинил ружья, швейные машины. Стены кузницы были увешаны различными инструментами.

Сам Северьян был мужик высокий, сухой и сутулый. Негустая жесткая борода, крючковатый нос, волосы подвязаны шнурком, под нависшими бровями— черные глаза. Когда Северьян стоял перед пылающим горном, он казался мне похожим на колдуна. Я всегда с робостью входил в кузницу и, несмотря на желание потрогать инструменты, старался держаться поближе к двери.

Когда Северьян напивался, то делался особенно мрачен. Тогда все боялись его. «Ножом пырнуть может», — говорили мужики. Но, уважая Северьяна, добавляли: «А мужик серьезный, золотые руки».

Никишка был такой же угрюмый, как и отец, но мы дружили с ним и часто вместе вступали в драку с ребятишками. Мы с Никишкой всегда были в задир-щиках и после драк часто возвращались домой с расквашенными носами.

Прошла зима. Настали теплые весенние дни. Начали распускаться почки на березах. Скотина пошла в поле. Мужики готовились к севу. Приехал к отцу кулак Захаров из села 3борки.

— К тебе, Михайло Григорьич, за нуждой. Отдай мне мальчонку на лето в бороняги. Пятнадцать копеек в день положу.

Отец было отказал, да мать настояла: уж очень большая нужда была.

— Пусть идет, пятнадцать копеек — деньги хорошие. Да и прокормится Петька там…