В годы большой войны

С отцом мне все же удалось встретиться — мы разговаривали полчаса, под наблюдением американца из военной полиции, но он не мешал нам. Я узнала, где хранятся записки и военные дневники отца, которые он спрятал перед арестом. Отец одобрил мои намерения. Я собрала все, что могла, и теперь, когда кончились его мытарства, отец готовит книгу воспоминаний. Русские требовали объявить отца военным преступником, но американцы этого не допустили. Вы же знаете, они относятся к нам все же не так, как русские.

— Ну, а как же с моей просьбой? Поможете ли вы мне найти людей, которые меня интересуют? — спросил Крум, терпеливо выслушав пространный рассказ дочери прокурора.

— Я не возражаю, — ответила она, помедлив, — напишите мне их фамилии, но я не знаю, как на это посмотрит отец. Он вернется дней через десять. Может быть, вам лучше поговорить с ним…

Крум возвращался домой, погруженный в раздумье, вызванное разговором с дочерью прокурора. В купе вагона он ехал один, и никто не мешал ему думать. Конечно, в голове девушки много тумана, неразберихи, но, слушая ее, он моментами становился в тупик. Теперь Крум мысленно с ней спорил, искал аргументы, искал убедительные доводы, способные опровергнуть ее утверждения. Фергельтунг! — сказала она. Начальной буквой этого слова Гитлер назвал секретное оружие «Фау-1» и «Фау-2» — снаряды, которые бросал на Лондон. И «фаустпатроны», прожигавшие русские танки, — тоже были фергельтунг. Возмездие, за что? «Ей все равно! А мне? — вдруг подумал Крум. — Разве мне не безразлично, кого судят и за что? Не все ли мне равно, по какому поводу обращаются ко мне клиенты? Платят — и ладно. Мои симпатии сейчас на стороне Ингрид Вайсблюм, но выступать я собираюсь против нее. Буду поддерживать псевдозаконные притязания человека, основанные на юридическом крючкотворстве. Юридический казус!.. Но кроме казуса есть еще людские судьбы, стоящие за ним…»

Фрейлейн сказала: если не отец, то кто-нибудь другой стал бы обвинять на процессах и добился бы таких же результатов. Все было решено заранее! Крум задумался — а мог бы он поступить так же? Нет! Эта мысль затрагивала чувство его достоинства. А профессиональная честность, совесть… Ведь это соучастие в преступлении, если говорить юридическим языком!

Домой Крум возвратился в подавленном настроении.

— Ты нездоров, Леонард? У тебя что-то случилось? — встревожилась жена.

— Нет, Мари, ничего… Я просто много думал сегодня, думал — могут ли существовать обстоятельства, способные заставить человека идти против собственной совести…

4

Прошло десять дней, и Крум снова отправился на маленькую, глухую станцию. Размышления, одолевавшие его после разговора с дочерью прокурора, улеглись, и он спокойно шагал через холмистые поля к одинокой вилле у дороги. Позвонив у калитки, он услышал в микрофоне, прикрытом бронзовой сеткой, резковатый мужской голос. Крум назвал себя, и калитка открылась под журчащее гудение зуммера.

Манфред Редер сразу приступил к делу.

— Дочь говорила мне, что вас интересуют лица, проходившие по процессу «Красной капеллы». Я готов рассказать все, что помню, но при одном условии — в печати вы не должны использовать ни одного слова из того, что я расскажу.

— Разумеется, — согласился Крум.

Редер провел гостя в маленький кабинет, сел за письменный стол, предварительно достав с полки объемистую папку и положив ее перед собой. У бывшего прокурора Редера сохранился резкий и властный голос, не терпящий возражений. Это с первой минуты знакомства отметил для себя Крум. Перед Крумом сидел пожилой человек — высокий, сутулый, с нездоровым лицом и большим носом. Страшными были его глаза, запавшие, в глубоких орбитах, под которыми нависали темные, набрякшие складки.

«Боже мой, — невольно подумал Крум, — не хотел бы я, чтобы такой человек когда-нибудь меня судил!..» Он невольно отвел глаза от лица бывшего прокурора Манфреда Редера.

Крум достал из портфеля блокнот и приготовился слушать.

— Все то, что вы запишете, — сказал Редер, — после разговора прочитаете мне…

Адвокат утвердительно кивнул головой.

— Это все мое достояние, — продолжал бывший прокурор и опустил раскрытую ладонь на папку. — Других средств к существованию у меня нет. Я, вероятно, остался единственным человеком, который располагает материалами «Красной капеллы». Я пишу книгу и не хочу, чтобы ее растаскивали у меня раньше времени. Вы меня поняли?

— Да, господин прокурор, если человек чем-то владеет, он должен извлекать из этого выгоду…

— Вот, вот!.. Именно извлекать выгоду… Вы меня поняли, господин… господин Крум? — Адвокат снова утвердительно кивнул головой. — Не станем больше говорить об этом: вы мне заплатите какую-то сумму по вашему усмотрению, хотя бы за то, что я трачу время на разговор с вами… Ну, предположим, по двадцать пять марок за справку на каждого человека. Не дорого?

Крум снова кивнул. Он предпочитал молчать, боялся — если заговорит, может наговорить дерзостей этому человеку. Только подумал: «Как только язык повернулся сказать такое — по двадцать пять марок за каждого, приговоренного им к смерти».