В горах долго светает

— Хорошо. До прихода солдат мы найдем проводников и назовем тех, кому можно доверить автоматы. А в отряд вступят все наши мужчины. До прихода солдат мы никого не выпустим из кишлака, но просим, чтобы не уходили и милиционеры.

— Меня выпустите? — спросил партиец. — Нам пора лететь в соседние кишлаки.

— Тебя мы отпускаем. — Старик улыбнулся. — Но только с русскими, на их машине. Кара-хан близко.

Унесли убитого. Мужчины сели кружком на поляне, стали совещаться. Исмаил, прощаясь, сказал Лопатину:

— Ваш хлеб, Андрей Петрович, оказался сильней страха перед душманами. Это он заговорил вчера и сегодня.

— Но заговорили и ружья врагов. Я видел — ломоть хлеба облит кровью человека.

— У нас тоже есть ружья, — ответил усатый милиционер, которому перевели слова советского летчика. — Новое правительство хорошо делает, что вооружает народ. Но прольется еще много крови: душманы злы, как волки, их главари опытны и богаты. Партийным товарищам в провинции и Кабуле надо подумать, как привлечь вождей племен на нашу сторону. Среди них не все такие, как этот оборотень, есть честные люди, бедняки, как мы. И почему заместителем начальника царандоя провинции остался племянник Кара-хана? Это же он спас оборотня от революционного суда. Наши милиционеры не верят этому человеку.

Партиец пообещал передать сказанное секретарю комитета Народно-демократической партии и губернатору провинции.

Майор Исмаил оставался — до возвращения вертолета он должен провести первое инструкторское занятие с отрядом самообороны, который рождался сейчас, рядом, на неторопливом совете мужчин кишлака. Подозвали Азиса, вооруженного своим карабином. Исмаил попросил его сопровождать представителя партии и рассказать о людях соседних кишлаков, куда собирались лететь, спросил, много ли у него патронов. Азис, улыбаясь, показал пятерню.

— Мало. Случиться может всякое, а ты будешь в охране важного товарища. Отдай ему автомат, — приказал Исмаил одному из милиционеров. — Когда вернешься, Азис, обменяешь на свой карабин. Вам, товарищ Лопатин, ходить с ними по селам не надо, оставайтесь у машины. Люди Кара-хана могут оказаться в любом из соседних кишлаков.

По пути к вертолету Азис о чем-то спросил, партиец перевел:

— Он спрашивает: трудно ли научиться управлять такой машиной, как ваша?

Лопатин положил руку на плечо парня:

— Это далеко не самое трудное, Азис. При народной власти ты обязательно станешь летчиком, если захочешь. Только учись старательно.

— Он говорит: сначала мы очистим нашу землю от душманов, учиться будем после.

— Скажи ему, товарищ, — он не прав. Учиться надо всегда, особенно в революцию. Это — завет Ленина. Настоящий революционер в одной руке держит винтовку, в другой — книгу.

Взлетая, увидели на дороге колонну бронетранспортеров и грузовиков — подходил батальон афганской армии.

Красные облака как будто передали свой цвет полуденным горам, и над сизыми провалами ущелий, над серо-желтыми лоскутами долин текли красно-коричневые хребты, ребристо блестели багровинкой изломы скал. Не хотелось верить, что среди этой первозданной красоты прячутся люди с заросшими шерстью душами, где гнездится только ненависть и злоба. Прячутся и точат нож на свой народ...

За хребтом, в новом межгорье, на них во все глаза глянуло синее небо, плавным веселым хороводом пошли серо-голубые пики в серебряных острых папахах. И такой невозможно далекий, такой милый образ встал перед Лопатиным, что в груди защемило, он тряхнул головой, чтобы ушло видение, не заслоняло узкой небесной дороги в нарастающих горах. И оно послушно растаяло, тихой серебряной каплей скользнуло ему в грудь, стало крохой тепла в дальнем уголке души.

«Я теперь люблю тебя еще больше, я позову тебя памятью, когда будет можно. Сейчас нельзя — ущелья извилисты, а камень расступиться не может... И по вертолету снова стреляют...»

III

Словно раненый волк, по кровавому следу которого идет неутомимый охотник, Кара-хан уползал в глубину неприступных гор. На крутосклонах вели коней в поводу, горячей солью жгло глаза, срывалось дыхание, стучала в ушах кровь, и, словно в сером чаду, то вспыхивал в глазах бешеный огонь, пожирающий сухую деревянную школу, то мерещились лица убитых, казалось навсегда забытые и вдруг врывающиеся в память, — недвижные, с остекленевшими всевидящими глазами. То лицо пегобородого из царандоя, повешенного за ноги на суку гранатового дерева, то дорожного рабочего, повешенного на суку яблони, то инженера-оросителя, которому отрубили голову, то солдата-сапера, внезапно захваченного при разминировании шоссе, — в последний момент он прижал к груди мину направленного взрыва и обратил убийственный сноп огня и осколков в набегающих на него «воинов ислама». Счастье Кара-хана, что не вышел тогда из-за скалы... И наконец, лицо этого молодого «красного муллы» со снежной бородой аксакала, из-за которого случилась последняя беда.