В горах долго светает

Посреди кишлака Кучар стены дувалов раздвигались, образуя нечто вроде сельской площади, в центре ее арык образовал небольшое глубокое озерцо, в пору дождей и бурного таяния снегов переполненное с краями, в дни засушья, когда поля на склонах забирали всю воду, становившееся простой ямой. Здесь, на берегу озерца, под старым тутом, положили убитого. Его только что принесли советские солдаты, обследовавшие подступающий к селу хребет, где ночью гремели непонятные выстрелы. Убитый лежал открыто, его как будто нарочно бросили на виду, даже не засыпав камнями. Сейчас собранные мужчины сумрачно стояли над закостеневшим телом. Запрокинутая недвижная борода, посыпанная инеем седины, скуластое темное лицо, такие же темные большие руки крестьянина казались каменными — будто никогда и не жил этот человек; только расплывшееся по халату стылое багровое пятно пугало взгляд, кричало о том, что совершено преступление, что совсем недавно в этой закаменелой фигуре теплилась жизнь со всеми человеческими надеждами и она насильственно оборвана пулей. Пока никто ничего не сказал, пока еще ни вызванный майор Исмаил, ни прилетевший с ним член провинциального комитета Народно-демократической партии ни о чем не спросили, но по лицам мужчин можно было понять: история убитого известна тут каждому.

— При нем нашли что-нибудь? — спросил наконец Исмаил.

— Мы не обыскивали его, товарищ майор, — ответил советский лейтенант, возглавлявший поиск.

— С вами был кто-нибудь из местных жителей, когда его нашли?

— Нет. Мы же не знали, что́ найдем.

— Это так. И все же это плохо. Враг может распространить слух, что убили его вы.

— Но это же нелепо! — вступил в разговор Лопатин, с которым прилетели афганцы.

Партиец обернулся к нему, хмуро сказал:

— Нелепо для нас с вами. А душманы уже давно пытаются свои злодейства сваливать на народную власть. — Он обернулся к толпе, громко, отчетливо заговорил: — Мужчины кишлака Кучар! Правда должна быть сказана здесь, сейчас. Иначе смерть будет ходить по пятам, за каждым из вас. Если змея заползла в дом, ей надо раздавить голову. Тот, кто знает имя убийцы и молчит, позволяет ядовитому гаду забраться в собственную постель.

Люди опустили головы, стараясь не смотреть друг на друга. Лопатину было зябко и от безмолвия толпы, и от погоды. За гребни хребтов цеплялись неопрятные тучи темно-сизого, зимнего цвета. Где-то по этим хребтам, в скальных щелях и тайных пещерах, известных немногим охотникам и пастухам, прятались басмачи — безжалостные головорезы, объявившие войну собственному народу, который лишал их привилегий времен средневековья. Там у них склады оружия и продовольствия, где-то на зимних пастбищах пасутся их кони. Еще накануне настойчивые предостережения афганских товарищей о коварстве внутренней контрреволюции казались ему несколько преувеличенными, сегодня, над телом убитого, он так не думал. Эфир над горным краем рвали морзянки зарубежных радиостанций, враждебные голоса захлебывались от злобы и ярости, открыто подстрекали афганцев к восстанию против народной власти и к «священной войне» против «русских безбожников». Конечно, всякая революция вызывает злобу врагов, но эти морзянки кому-то же предназначены. И кто-то убил этого человека. Может быть, в глуши гор прячутся только главари, а басмаческие отряды и группы составляются вот из таких полуголодных темных крестьян, которые не в силах подавить в себе страх и вековую покорность своим угнетателям, когда те являются в кишлаки, приказывают брать оружие и убивать?

Утром Лопатину рассказали случай, в который он, находясь дома, вряд ли поверил бы. Осматривая старую королевскую казарму в городе, наши солдаты неожиданно обнаружили в глухом подвале два десятка афганских сарбазов — солдат — из числа только что призванных крестьянских парней. Во время свержения Амина, по их словам, сардар (начальник) скрылся, приказав новобранцам оставаться на месте. Четверо суток провели они в сыром подземелье без воды и пищи, дыша спертым воздухом. Трое умерли, но и после этого остальные не смели выйти на свет. По соседству находился продовольственный склад, туда и привели найденышей, дали им продукты и полевую кухню, чтобы сварили себе горячего. Однако освобожденные узники набросились на сушеные фрукты, не обращая внимания на мясо и консервы. Наши солдаты никак не могли понять, что эти парни сами не умеют обращаться с банками тушенки, а к бараньей туше не смеют прикоснуться. Хозяин, начальник или старший, должен указать им, чего и сколько можно взять. От изумления освободители сами на время потеряли дар речи.

До чего жесток класс господ и правителей в охране своей власти, привилегий и богатств, если трудящемуся человеку с детства внушается: его «законная» пища — хлеб пополам с кукурузой, сушеные фрукты и овощи, и человек, подобно вышколенной собаке, даже умирая от голода, не смеет тронуть кусок с хозяйского стола!