В горах долго светает

— Послушай, товарищ Исмаил, ты ведь знаешь законы товарищества. Если друг ломает хлеб и протягивает тебе половину — это не подачка, и хлеб этот ты обязан принять, если уважаешь друга. И люди бывают бедными и богатыми не оттого, что одни живут в горах, другие — на равнинах. Ты же сам говорил, что эта провинция не бедна. Когда бандиты перестанут обирать крестьян, угонять скот, уничтожать продовольствие, у вас не станет голодных. И бедняки исчезнут вместе с богатеями. А гладко революции не проходят. У нас в гражданскую войну умерли миллионы от голода и болезней. Нам некому было помочь, но деды наши прошли через страдания: надо было пройти. Вы пройдете легче нас.

— Да мне же неловко и обидно, товарищ полковник, что в эту минуту сам я ничем не могу помочь своим людям!

— Неправда! Ты помогаешь! Завтра я выделю тебе вертолет. Ты облетишь окрестные селения, выяснишь истинную картину и доложишь своему руководству — это и будет твоя помощь населению. Продовольствие, которое станет поступать из провинции и Кабула, не должно попадать в руки врагов.

— Да. Спасибо! Я найду надежного проводника из местных, кому можно довериться.

Солдаты уже раздали хлеб. Женщины неверяще брали теплые буханки, целовали их, прижимая к груди, торопливо уходили. Среди толпы ребятишек стояли оба вертолетчика и двое солдат — переводчики. Коренастый, крутоплечий командир экипажа раздавал печенье и кусочки шоколада, потом взял на руки девочку. Летчик-оператор, присев на корточки и жестикулируя, начал о чем-то рассказывать. Дети засмеялись. Подходили взрослые, слушали, тоже смеялись.

— Карпухин в своем амплуа, — заметил капитан, — Небось рассказывает им «Ну, заяц, погоди!». У него это здорово получается, особенно на тему: начальники и подчиненные.

— Лопатин — хороший летчик, — заметил афганец. — Мне приходилось много летать в горах, я могу судить.

— Не повезло ему, — отозвался капитан. — Невеста дала телеграмму, что выезжает, а он получил ее уже на аэродроме, при вылете сюда.

— Я думал, у него куча детей, — удивился полковник. — Вон как ребятишки к нему липнут. Или хорошего человека чувствуют?

— Да, дети чувствуют, — кивнул афганец. — Зато среди взрослых есть такие, которые хороших людей ненавидят смертельно. Я хочу сказать — враги не простят вам этого хлеба. Будьте осторожны. Толпами к вам больше не станут ходить, я позабочусь, но все же будьте осторожны.

— Не бойтесь, майор, детей и женщин от басмачей отличим.

— Детей — да. А вот кочевников или толпу богомольцев от банды душманов даже мне отличить трудно. И про женщин сказать не могу. Еще при Тараки в Кабуле наши студентки Восьмого марта вышли на улицу, сняв чадры. Ахванисты открыли огонь по ногам девушек из автоматов. Двух бандитов схватили в толпе. Оба скрывались под чадрой.

Подошли летчики, отдали честь.

— Про зверюшек рассказывал, Карпухин?

— Никак нет, товарищ полковник. Я им читал сказку Пушкина о попе и работнике его Балде.

— Наизусть?

— В основном своими словами — в переводе раек не звучит.

— Ты, Карпухин, поосторожней с религией, — остерег капитан. — Тут тебе не Среднее Поволжье и даже не Средняя Азия.

— Вы за религию шибко не тревожьтесь, товарищ капитан, — ответил Карпухин. — Она не понесет большого ущерба, если работник Балда накажет тремя щелчками жадного муллу, который вступил в союз с самим шайтаном, чтобы только обобрать нищего батрака. Аллах-то не дремлет, он сам избрал Балду своей карающей десницей.

Офицеры рассмеялись.

Оглушив долину звенящим гулом, вертолет круто ушел в небо, слегка накренясь, описал дугу, выходя на маршрут, и, пока не пропал за гребнем, вслед махали смуглые руки людей, возвращающихся в селение от воинского лагеря.

Вечерние сумерки быстро сменила глухая ночь. Ни звездочки не пробивалось на пасмурном небе, и за освещенными подступами к воинскому лагерю, казалось, горы затопило нефтяным океаном. Зато вокруг полевой хлебопекарни было светло и оживленно: у хлебопеков дела прибавилось, их дежурной смене не спать до утра.

В полночь где-то в километре от лагеря раскатисто грохнул выстрел. Начальник караула едва успел выскочить из палатки, как прогремел другой, резче и суше. В полном безмолвии ночных гор, в неширокой долине, долго затихало рассыпчатое эхо.

— Первый, похоже, из ружья, второй — винтовочный, — сказал часовой у палатки.

— Может, охотник? Хотя в такую теменъ…

— Если из засидки на тропе, с подсветкой, — вполне возможно.

— Сначала из ружья, а потом — из винтовки?

Где-то близко посреди долины прогремело несколько выстрелов, эхо слилось в сплошной лавинный грохот. Лейтенант, не мешкая больше, поднял караул в ружье, объявили тревогу во всем лагере. Солдаты заняли места по боевому расчету, машины, выдвинутые к границам лагеря, послали в темноту лучи света, но, кроме каких-то мелких зверюшек и перепуганной лисицы, наблюдатели ничего не заметили. Часовые тоже не видели подозрительного. А через полчаса в караульную палатку привели задержанного. Вызванный переводчиком начальник хлебопеков с удивлением узнал одного из дневных посетителей.

— Азис?