В горах долго светает

— А вот мы не скажем, — посмеивался отец. — Пусть-ка сам догадается.

— Боюсь, ничего не выйдет, — впервые подал голос Андрей. Ему стало неловко. Что-то знакомое, неуловимо, подобно летучей электрической искре в разорванном канале, пробегало в его памяти от звуков ее речи, от сдержанных жестов и смущенных взглядов, но искре не хватало силы озарить память, связать чей-то забытый облик с обликом этой незнакомки в светло-сиреневом платье.

— Вы не отгадывайте, Андрей Петрович, все равно скоро опять забудете. До свидания.

— Кто это? — спросил, когда девушка исчезла за дверью.

— Да Варька ж Сурина, подруга Наташки, в третьем доме от нас живет. Мать у нее фельдшерица.

Андрей изумленно хлопнул себя по лбу:

— Это ж надо!

Гремя на улице рукомойником, Андрей весело досадовал на себя: так опростоволоситься с Варькой-то Суриной! Впрочем, что он вообще помнит о ней существенного?.. Один лишь, кажется, случай. Он, курсант-отпускник, возвращался из райвоенкомата, и в дороге забарахлила свеча в моторе ИЖа. За придорожными акациями он занимался ремонтом и вдруг услышал громкие ребячьи крики. Выглянув из-за кустов, сразу определил ситуацию: ватага деревенских сорванцов устроила облаву на сверстниц, ходивших в дальние колки за полевой клубникой. Иные девчонки покорно отдавали добычу, другие мчались полем наутек. Одной не повезло: ее настиг дочерна загорелый белоголовый парнишка. Длинным ременным хлыстом он стегал ее по голым ногам, хлыст обвился вокруг лодыжек, девчонка упала, потом вскочила и упала снова. Андрей знал, что деревенские мальчишки в определенном возрасте бездумно жестоки к сверстницам, к зверюшкам и птицам, но это не убавило в нем гнева. Внезапное появление Андрея заставило рассыпаться озорников, бросился наутек и белоголовый с хлыстом, но куда ему тягаться с тренированным парнем! Андрей скоро догнал мальчишку, крепко схватил, намереваясь отодрать за уши, но благоразумие взяло верх. Упирающегося подтащил к девчонке, которая с плачем собирала рассыпанные ягоды, потребовал: «Проси прощения, хулиган!» В глазах парнишки закипали слезы, он упрямо мотал головой: «Не буду». Андрей протянул девочке хлыст: «Стегни-ка его, Варюха, что он нам запоет?» Она, утирая слезы, наотрез отказалась: «Не буду. Ему будет больно». Андрей погладил ее косички с вплетенной сиреневой лентой: «Умница ты, Варежка, а он — дурак. Все глупые люди злы и жестоки, они понимают только свою боль. — Он взял мальчишку за плечи, повернул к себе лицом: — Ты, парень, слушай и запоминай. Ее боль скоро пройдет, твоя — еще вся впереди. Когда вырастешь да поумнеешь, ты все твои нечистые делишки вспомнишь тысячу раз. Тысячу раз вспомнишь и тысячу раз готов будешь провалиться сквозь землю от стыда и ненависти к себе самому.

И до самой смерти совесть будет стегать тебя хлыстом пострашнее этого. Сейчас ты небось думаешь: «Я — герой!» А на самом деле — трус. Напал на девочку, которая слабее тебя. Да и не на всякую напал, я видел: Татьянка была к тебе поближе, однако за нею ты не погнался. У Татьянки братья, они тебе по шее накостылять могут. У Варюхи — никого, кроме матери, вот ты и бросился на нее. Теперь ступай прочь, трусяга, да помни, что она тебя пожалела...»

Потом помог девчонке собрать клубнику, отвез ее на мотоцикле домой. Кажется, собирался поехать к отцу того сорванца, но девчонка упросила его «не ябедничать». Что он помнит о ней еще? И после, когда приезжал, она вроде приходила к сестре; он угощал всех подружек сестры привозными яблоками и конфетами, мало отличая одну от другой. Но ведь она росла, почему не замечал? Может, слишком запомнился тот случай, и голенастая девчонка с исцарапанными коленками, с синяком на лодыжке, на который он даже подул, усаживая ее в коляску, — эта девчонка заслоняла себя самое повзрослевшую, с новыми черточками и повадками, заслоняла до тех пор, пока не произошла с нею последняя метаморфоза и лягушка не превратилась в царевну. Три года — срок немалый, особенно если эти три года — от пятнадцати до восемнадцати, когда и происходят подобные метаморфозы.

Умывшись, постоял, глядя на ее дом по другую сторону улицы. Окна матово светились, и в одном вдруг возник тот же цветной снимок — знакомая незнакомка в светло-сиреневом...

«Видите, как бывает, Андрей Петрович. Пока вы там летали и, наверное, присматривали на досуге невест, мы тут себе росли и росли. И выросли. Никуда вам теперь не деться от того, что живет на земле взрослая девушка Варя Сурина, через два дома от ваших родителей живет, значит, и ваша соседка. Вам это надо принимать хотя бы к сведению, как принимали существование той голенастой пигалицы, что прибегала посмотреть на живого летчика, старшего брата подруги. Для вас, конечно, наше появление никогда не становилось событием, я знаю. Событием в деревне бывал каждый ваш приезд, особенно для женской половины, — вот это и вы знали. Но ведь я и тогда принадлежала к женской половине, да, Андрей Петрович, да! Иначе теперь в моем окошке вам ничего бы не грезилось...»