В горах Памира и Тянь-Шаня

Женя Ордовский прекрасно знал птиц по голосам, хорошо ходил, хорошо пел. Не только знал птиц, но и хорошо их рисовал и вообще хорошо рисовал. Окончив школу, он пошел в архитектурный институт.

Шура Слободов пришел в наш кружок из кружка при Ленинградском зоосаде и участвовал только в последней экспедиции. В университет не попал, поехал в Таджикистан и был убит в 1933 году басмачами.

Сейчас вот вспоминаешь о ребятах нашего кружка, о тех, кто долго, по-настоящему были у нас в юннатах, и невольно делишь их на две группы. Одни стали профессорами, крупными учеными, много сделали для науки, были в крупных экспедициях, много поездили. Другие погибли по дороге в науку: утонули в море, убиты басмачами…

Впрочем, были и такие, что свернули в сторону от биологии и от науки, но о них я мало знаю.

Говоря о Центральном кружке юннатов, нельзя не сказать о наших руководителях — о Сергее Владимировиче Герде и его помощниках Федоре Леонидовиче и Михаиле Леонидовиче Запрягаевых.

Руководитель нашего кружка Герд был маленький человек, совершенно лысый, без бровей и ресниц и почти совсем глухой. Слушал он через какой-то аппарат. Но первое впечатление о нем как о старике было неверно. Он был лыс и глух, но это сделал не возраст, а скарлатина. В пору моего с ним знакомства ему было всего около тридцати лет.

Роль Сергея Владимировича в воспитании и формировании юннатов и как людей, и как будущих исследователей была очень велика. Он был всегда спокоен, всегда улыбался, никогда не повышал голоса и никогда не шутил. С юннатами, особенно на заседаниях, он никогда не спорил, не горячился, а брал какого-нибудь строптивца под руку, отводил в сторонку и, называя его «мой мальчик», тихо, но твердо втолковывал ему все, что надо.

В кружке почти все юннаты работали хорошо, срывов и ссор не было, а если и были, то только в отсутствие Герда, и все они бывали мгновенно урегулированы, едва только он появлялся. Кружок при нем процветал, педагоги, приходившие к нам знакомиться с работой кружка (кружок ведь был центральный), сидели на наших заседаниях тихо, боялись слово промолвить, только записывали.

Вторым нашим руководителем был Федор Леонидович Запрягаев. Он был всего на два-три года старше нас: мы были старшеклассники, он — первокурсник университета. Он вел у нас всю ботанику, передавая нам, школьникам, все познания, которые получал в университете.

На людях Федор Леонидович был стеснителен и молчалив, в речах односложен, но, с другой стороны, отличался требовательностью и необычайной трудоспособностью. Он старался все делать сам. Нужно ставить палатку, разводить костер, нести воду — он молча хватался за колышки, за спички, за ведра. Мы бежали вслед за ним и отнимали все это у него из рук, а в следующий раз он опять начинал все делать сам.

О его невероятной трудоспособности говорит следующий случай. В конце тридцатых годов на стационар в Кондаре, где работал Федор Леонидович, приехал художник Глеб Чайкин.

— Можете вы нарисовать корневую систему? — спросил у него Запрягаев.

— Могу, — сказал художник. — А какую?

— Ну, например, вот этого дерева, — и Запрягаев похлопал рукой по здоровому клену.

— Пожалуйста, — сказал Глеб, пожав плечами. — Но мне все-таки нужно ее увидеть!

— Конечно, — сказал Запрягаев и взялся за лопату.

Целый день у подножия клена стоял столб пыли, гремели удары кирки, летели земля и камки. Когда к вечеру пыль рассеялась, у основания дерева была огромная яма. Восемь — десять кубометров земли и камней было выброшено из нее, и все корни дерева были обнажены. На краю ямы сидел грязный, но совершенно спокойный Федор Леонидович.

— Теперь можете? — деловито спросил он у художника.

— Теперь могу, — изумленно отвечал Чайкин и начал рисовать.

Федор Леонидович знал птиц по голосам, хорошо знал флору Ленинграда и его окрестностей. Это он учил нас описывать растительность и почвы. После Ленинградской биостанции Федор Леонидович до самой войны проработал на Ботанической станции в Кондаре в Гиссарском хребте. Там он сделал много первоклассных и чрезвычайно трудоемких работ. По крутым склонам Гиссарского хребта у Кондары деревья росли плоховато, стекала влага. Он предложил, а потом сам стал террасировать эти склоны гор над Ботанической станцией. И если вы сейчас туда поедете, то увидите, что весь склон гор над стационаром Кондара покрыт террасами и засажен ценными породами деревьев. Большую часть этого титанического труда выполнил Федор Леонидович Запрягаев.

В Кондаре он же начал прививать ценные культурные, но требовательные к влаге плодовые деревья, корневая система которых не могла снабжать их влагой, на засухоустойчивые местные дикие породы. И сейчас в Кондаре вы можете увидеть персик, растущий на корнях миндаля.

И у Михаила Леонидовича Запрягаева тоже в жилах текла кровь бродяги. После биостанции он работал в самых разных местах, потом, окончив Лесотехническую академию, сплавлял лес по рекам Дальнего Востока. А потом война, Украинский фронт, Польша и, наконец, девятого мая 1945 года — Берлин.