В горах Таврии

Пришла ночь, тоже душная и без воды, но с надеждой на лодку. Иногда какая-то моторка проходила у самого берега, сигналя светом. Но это был не тот сигнал, и партизаны себя не выдавали. Лодки из Севастополя все не было. Даже Кожухарь, потеряв свое железное спокойствие, то и дело выбегал к берегу, всматриваясь в каждую тень.

В эту ночь лодка опять не пришла.

К рассвету Варя начала бредить.

К вечеру они услышали совсем близко от пещерки легкий шум. Это была маленькая козочка. В поисках травы она подошла близко к обрыву и, чудом держась на почти отвесном склоне, щипала травку, выросшую между камнями.

Вытащив из ножен финку, Кожухарь стал осторожно подкрадываться к козочке. После часа охоты он, наконец, схватил ее за горло и притащил в пещеру. Они зарезали козленка, жадно пили теплую солоноватую кровь.

На третью ночь шлюпка пришла. Обессиленных девушек рыбаки внесли в лодку на руках.

При свете прожекторов фашисты охотились за одинокой шлюпкой, засыпая ее минами из Генуэзской башни. Рулевого ранило. Его сменил Кожухарь, который еще держался на ногах.

К рассвету благополучно высадились в Балаклаве и через час уже отдыхали у пограничников подполковника Рубцова, отражавших вторую за последние сутки атаку немцев. Рубцов торопливо опросил партизан и приказал немедленно отправить их в штаб армии.

В сопровождении двух пограничников Кожухарь, Аня и Варя под вражеским огнем пробегали поляну в Кадыковке. Неожиданно Кожухарь, взмахнув руками, как подкошенный, упал на землю, Аня подползла к нему и повернула его лицо к себе.

- Ранен? - тихо спросила она.

Кожухарь посмотрел на нее большими мутнеющими глазами и прошептал:

- Расскажи в Севастополе, что видела...

И - умер.

Рядом раздался новый взрыв, сверкнуло пламя. Больше Аня ничего не помнила. Пришла она в себя на машине. В небе стоял тот же непрерывный гул, скрежет и свист. Машина шла куда-то быстро, от резких толчков пассажиров высоко подбрасывало, было невыносимо больно. Но партизанка даже не могла понять толком, что у нее болит. Рядом покачивалось на ухабах тело Кожухаря, рука его сползла на Куренкову. Ей стало страшно. Отодвигаясь к борту, Аня повернула голову и вздрогнула, только по платью узнав мертвую Варю. Аня вторично потеряла сознание.

Очнулась она уже в Севастополе.

У ее койки стояли седоусый врач в белом халате и какие-то военные. Горела большая электрическая лампа. На низком сводчатом потолке выступали крупные капли воды. Пахло дымом. Доносился неясный, но беспрерывный гул.

Вспомнив о Кожухаре и Варе, партизанка заплакала. Ей дали выплакаться. Потом она спросила, кому можно доложить.

- Вот нам и докладывай. Только не торопись, говори все, до мелочей, сказал военный в пенсне.

Аню выслушали внимательно, записывая каждое ее слово.

- Вот вам и доказательства, товарищ полковник! Это знаки танковой группы, разгромленной еще в марте под Керчью. А где же танки? Танков разведчики не видели?

- Так точно, товарищ генерал. Данные партизанки совпадают с авиаразведкой. Это моточасти танковой группы. Насчет танков только что получил радиограмму от Северского. Партизаны Македонского пустили под откос эшелон и видели другой эшелон с танками, идущий в сторону Бахчисарая.

- Молодцы, партизаны! Итак, фашисты перебрасывают мотовойска на правый фланг, а танки - на левый... Значит, ждите атаку где-нибудь под Чоргуном, - сказал генерал, крепко пожав партизанке руку, и вышел.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Под Севастополем продолжались ожесточенные бои.

В последнее время отдыхавшие и больные партизаны привыкли собираться у костра Евпаторийского отряда, где ночевали, а иногда и дневали летчики, прилетавшие из Севастополя. Из летчиков особым почетом у партизан пользовались Битюцкий и Мордовец. Если Герасимов открыл в лес летную дорогу, то Битюцкий и Мордовец проторили ее. Для нас они были не просто летчиками, а представителями севастопольского гарнизона. Возвращаясь с успешной операции, партизаны в тесном кругу рассказывали о своих успехах севастопольцам, как бы отчитывались перед самим городом.

В последний прилет Битюцкого у костра героем был дед Кравец.

- От скаженный Федосий, так и остався на своем мисти, а мэнэ прогнав, - рассказывал дед. - Ты, кажэ, Фэдя, иды, скажы, яки у нас дила та попросы у командиров бронезажигательных пуль. Я спросыв, для чого? Вин кажэ: "Бачишь, скилькы бакив з горючим? Их трэба спалыть".

- Расскажи толком, а то понять тебя трудно, - добивался подполковник Щетинин, приготовив лист бумаги для рапорта Северскому.

- Прыйшлы мы, значыть, к "Чертовой лестнице", товарищ подполковнык. Шли два дня. Спустылысь на дорогу. Метрив трыста вид неи - отвесна скала. От мы, два дурня, и карабкалысь ночью на неи. Утром пишлы, машыны... Кучамы, кучамы. Пройдэ одна куча, за нэю друга - и всэ на фронт... Харченко и кажэ: "Ты по сторонам дивись, а я с машыны буду пидстрелювать".