В горячих сердцах сохраняя

Надвигается темнота, а вместе с ней и холод. Что ж, придется, видно, нам постучать зубами. Еще одна машина движется по окраине поля. Трава здесь скошена под самый корень, и даже лежа на земле можно осматривать местность. Недалеко за нами растут гуайябо. В воздухе разносится аромат спелых фруктов. На двух грузовиках только что подвезли третий и четвертый взводы. Они быстро рассредоточиваются, образуя вместе с нами единую цепь. Кто—то ползком приближается к нам с тыла. Это сержант.

— Винтовки не заряжать, — шепчет он. — Не курить, не разговаривать. Будьте начеку, они могут показаться в любую секунду. — И он ползет дальше по цепи.

Устав опираться на локти, я опускаюсь на живот, чтобы немного передохнуть. Начинает болеть грудь и затылок, оттого что все время приходится вытягивать шею. Ноги сводит судорогой. Поворачиваюсь на бок, чтобы дать отдых затекшим мускулам. В это время возвращается сержант.

— Сержант, а что мы будем делать, когда настанет ночь?

— Ждать.

— А смены не будет?

— Нет.

— А если кто—то вдруг заснет?

— Я его пристрелю.

— Что же, так сразу и расстрел?

— Да, так сразу, — говорит сержант, поправляя фуражку. — Если кто—то из нас заснет, они смогут улизнуть. Подойдут без шума и попытаются проскочить.

— А может, они знают, что мы здесь?

— Может, и знают.

— И потому—то они до сих пор не показываются, а?

— Может, и так.

— Нет, так оно и есть, ведь мы залегли здесь давно. По времени они должны были уже пересечь поле.

— С ними две женщины, и быстро идти они не смогут.

— А сколько их, сержант?

— Пассажиры самолета сказали, человек пять—шесть.

— Да—а–а…

Постепенно все вокруг теряет конкретные очертания, расплывается. Замирают стебли сахарного тростника и высокой травы, растущей вдоль узкой тропинки. Просыпаются сверчки, оглашая округу своим стрекотанием. И вот уже начинается лягушачий концерт.

Совсем стемнело. Появились первые звезды. Вижу, как одна из них скользит вниз по небосклону и исчезает за колышущейся чертой горизонта, образуемой тростником и полоской неба. Вдруг из зарослей доносится настораживающий шорох — скорее всего, треск придавливаемой соломы. Я ложусь на живот и подтягиваю к себе винтовку. Приклад упирается мне в плечо. Моя левая рука вытянута и удерживает винтовку за ложе, правая — на затворе. Я сдерживаю дыхание и пытаюсь что—нибудь разглядеть в кромешной темноте, но уже в двух шагах ничего не видно. Вот шорох прекратился. Я перевожу дыхание, правой рукой нащупываю подсумок. Порыв ветра проносится над зарослями и приводит их в движение, отчего они издают звук, похожий на шум дождя.

И снова слышится шорох соломы. В зарослях тростника что—то шевелится. Я готов выстрелить, но сдерживаюсь: щелчок затвора может меня выдать. Сильно бьется сердце. Каждой клеточкой тела я чувствую твердую, шероховатую поверхность земли.

А шорох соломы слышится все ближе. Вот он внезапно прекращается. Впереди перешептываются. Звуки стелются по земле. Я приподнимаюсь, но ничего не вижу. Прекратился и шепот.

Сухой щелчок заряжаемой винтовки заставляет меня повернуть голову направо. И в тот же миг прямо передо мной возникает какой—то шум, возня.

— Стой! — слышится справа. — Стой!

Огромные тени надвигаются на меня. Я заряжаю винтовку и кричу:

— Стой, кому говорят, стой!

Я стреляю один раз, другой. Трассирующая пуля прочерчивает отсвечивающую желтым прямую линию. Различаю несколько похожих на кули силуэтов, мелькающих впереди. Справа от меня тоже стреляет милисьяно. Кто—то вскрикивает и падает. Теперь огонь открывают все милисьянос. А в отсвете трассирующих пуль четко различимы согнувшиеся фигуры бегущих. Внезапно на них падают два ярких луча, и они замирают как вкопанные. Опять раздается крик и просьба прекратить огонь.

— Не стреляйте, не стреляйте!

Никто уже не стреляет. Мы смотрим, как к нам подъезжает джип с включенными фарами. Две женщины прикрывают глаза руками, а двое мужчин стоят в угрожающей позе с пистолетами, нацеленными на фары джипа.

— Бросай оружие! Слышишь, бросай оружие! Вы окружены, сдавайтесь!

Мужчины бросают пистолеты.

— У нас одного ранили, а может, и убили. Он там, — говорит один и указывает рукой направление.

Женщина делает несколько шагов, наклоняется, потом вдруг выпрямляется и кричит:

— А—а–а! Убили Фела!

— Пропади он пропадом! — кричит другая. — Туда ему и дорога!

— Фела—а–а!

— Да пропади он пропадом! Видишь ли, самолет захотел угнать. Кто нас подбил на это? Кто нам все уши прожужжал? И ведь все—таки уговорил! Ах, лучше прибыть на самолете, чем с пустыми руками. Вот и смотри на него, радуйся! Доигрался… Теперь из—за него всю жизнь не отмоешься!

— Фела—а–а!!!

— Туда ему и дорога!

— Ирене, брось ты этого негодяя, не убивайся, — говорит один из мужчин и берет плачущую женщину за руку.

— Прикидывалась смелой, а на деле оказалась слюнтяйкой.

— Брось, не слюнтяйка она, это все нервы, — говорит второй мужчина. — Она поплачет и придет в себя…

На лице Ирене появляется улыбка. Она принимается хохотать и хохочет все время, пока мужчина ведет ее к одному из джипов.

— Раймундо, слушай… — говорит другой.