В городе Ю. (Повести и рассказы)

Душа как-то летела впереди машины, мысли все были о Ней... опомнился вдруг над самым обрывом, вдарил по тормозам. Тело удержал на самом краю, а душа от страха улетела. Высота... простор... далекое сипенье флейты... Приближается...

Стоп! Мне туда не надо! Она — здесь!

С высоты вижу лучики: такие же пьяницы, как я, едут в Плодовое за вином. Рывком возвращаюсь. Понимаю, что снова на земле, потому что слышу, как забытая бутылка, скатившись с заднего сиденья, разбилась и теперь, булькая, льется.

Фу!

Потом услышал, как тихо камешки струятся с обрыва из-под колеса. Медленно, осторожно попятился, развернулся... Во! На краю ходим!

На бешеной скорости ворвался в Плодовое. Встречный грузовик мне фарами помигал: мол, сбавь скоростянку! Засада! ГАИ!

Дикое ликование охватило меня. Жизнь идет!

В общем, укушались с Генычем крепко! И воскресенье под тем же флагом прошло...

В понедельник утром Геныч заходит ко мне наверх.

— Слушай, Санчо, не обижайся, но только такой толстокожий, как ты, может среди покойников жить! Я лучше на базе в общагу попрошусь!

— Ладно.

Вывел свой драндулет, поехали на базу. На площадке у стадиона работяги демонтируют какой-то ангар: много чего пришло в ветхость в связи с конверсией. Сдирают тонкие, светлые, словно поющие листы меркурина и швыряют в канаву, в грязь! Не выдержал, подошел.

— Мужики!

Отличная кровля на мою избу!

— Договоримся! — говорит бригадир. — А лестница не нужна тебе?

— Какая лестница?

— Винтовая. Из того же материала. На второй этаж.

— Покажите!

Геныч, махнув рукой, убыл.

А я с помощью товарищей начал грузить.

Стали с Колей-Толей крыть дом. После работы — и до темноты. Какая-то кулацкая жилка у меня все же оказалась! И лестницу установили: точно из прихожей на второй этаж, в будуар!

Но этим наша дружба с Колей-Толей не ограничилась.

В субботу — только вздремнул после обеда — радостный голос:

— Принимай, хозяин, гостей!

Выхожу на крыльцо. Коля-Толя в строгом костюме. За ним торжественно одетые люди стягивают с кузова грузовика гроб!

Странно как-то вышло: словно я, поселившись тут, сам священником сделался и кладбище заработало. Но я-то чем виноват? Открыл, конечно, окно, поставил им Бетховена.

Все родственники покойного оказались, естественно, у меня — и постепенно нажрался я с ними так, что ничего не помню!

Проснулся среди ночи от ужаса. Выхожу в сени и вижу, как ступени винтовой лестницы проседают по очереди: Он поднимается!

Просыпаюсь — снова солнце. Тишина. В избе — никого. Выползаю на крыльцо, и вдруг — с пыльной дороги сворачивает черная «волга». Алехин вылезает. Сам пожаловал!

Загорелый, в белом костюме. Смеется:

— Вы что — и отпевать уже начали?

Оборачиваюсь — и цепенею: гроб с покойником стоит на козлах! Так отметили — похоронить забыли.

— Извините, — говорю, — мелкие погрешности. Заходите, если есть время.

Стоит, щурится. Любуется моей крышей.

— Должен вас порадовать: ваша крыша во всех сводках иностранных разведок уже числится как военный объект!

Развел я ручонками: а что делать? Объясняю ему: разбирали на базе огромный ангар из меркурина, мужики прямо бросают листы в полынь — и тут подхожу я, весь в белом!..

— Ясно, — улыбается.

Заходим внутрь.

— О! Винтовая лестница оттуда же!

— Может быть, вы скажете... — С похмелья злоба колотит. — Где в наших краях можно добыть что-нибудь не стратегическое?

— Полностью с вами согласен, — смеется. — Но не беспокойтесь: я не из ОБХСС.

«А откуда же ты? — думаю. — ГРУ? КГБ? Да нет, как-то они мелкими сошками перед собою выглядят! С чем приехал?»

Ого! С коньяком!

— У меня к вам серьезный разговор...

Ну что ж, самое время! И обстановка подходящая...

— Надеюсь, вы понимаете, что все, что было прежде, — лишь подход к настоящему вашему предназначению? Даже не увертюра?

— Да знаете ли... мне как-то и предыдущего вполне хватило!

Шутливо махнул рукой.

— Да нет, то все было несерьезно.

— Да?

Вдруг вспомнил свое недавнее «состояние клинической смерти», когда чуть не гробанулся с обрыва. Не они ли начали «настоящую работу»?

Пронзительная догадка! И чувствую — верная!

Алехин только усмехается.

— Вас не проведешь!

— Так чем... мы занимаемся?

— Пока еще рано об этом говорить... вдруг не получится.

Ну! Мастер замечательных фраз этот Алехин! Чем-то мы уже занимаемся на грани смерти моей, но говорить об этом еще рано! После смерти, что ли, будет пора?

— Кстати, вы знаете, что это кладбище самоубийц?

Так! Удар обухом по голове! И в то же время, как бы тонкий намек — мол, не случайно я на кладбище оказался, часть их сложного плана, о котором рано еще пока говорить!

— Самоубийц?

Тонкий намек? Действительно — вспомнил я, что особой любви и сожаления родственники недохороненного не выражали. Говорили, более того: явился с отсидки, тут же, нажравшись, стал гоняться за родичами с ружьем, потом, видимо, обиделся и...

— Значит — все это — конспирация? — оглядываю окружающий меня деревенский храм.

— Вроде да, — улыбаясь, Алехин говорит. — Теперь уж, глядя на вас, никто не скажет, что вы гений!

Подошел я к осколку зеркала на бревне, увидел свою физиономию, дико захохотал.

— А я — гений?