В городе М. Очерки социальной повседневности советской провинции в 40-50-х гг.

личным благополучием. «Мы» — это не все советские люди — и уж тем более не все жители Березников. Данилкин выводит за скобки и жуликов, и их покровителей, и осторожных, предусмотрительных мещан: «опытных березниковцев». «Мы» — это и не журналисты. Оказывается, можно быть «лучшим собкором «Звезды» и закрывать глаза на все и всяческие безобразия. Получается, что «мы» — это ста­рые большевики (автору письма — 34 года) и испытанные временем советские граждане: «видавшие виды». Первая и вторая часть фор­мулы самоидентификации откровенно тавтологичны. Речь явно идет об одних и тех же людях. Примечательно, что в письме Хмелевскому Михаил Тихонович затушевывает свое фронтовое прошлое. В буду­щем в письмах к Прассу он будет представляться иначе — «... быв­шим военным комиссаром Красной армии». И «мы» станет дру­гим — «большевистские активисты; зоркие сталинские глаза»¹. Вы­бор самоопределения диктовался ситуацией. В сентябре — октябре 1948 г. Данилкин отчаянно сопротивлялся возвращению в кадры Со­ветской армии, так что лишний раз напоминать о своем офицерском прошлом ему было совершенно ни к чему.

Причинами, побуждающими обратиться с письмом в ЦК, являют­ся исключительно интересы дела, вернее, реальная и зловещая угроза этим интересам. Само дело предстает чем-то большим, неопределен­ным и таинственным. Оно подлежит обсуждению только с людьми посвященными — работниками ЦК. Дело — это мистическое целое, исполненное собственного смысла, не разменного на пятачки эконо­мических представлений. Его никак нельзя отождествить с какой-то конкретной задачей: выполнением государственного плана, или улуч­шением продовольственного снабжения тех же жителей г. Березни­ки. И в то же время оно хрупко и уязвимо. Поломка отдельной детали или, вернее, нагноение какого-то его отростка может привести к его гибели или параличу. В отделе заводоуправления одного из предпри­ятий города орудует жулик. На основании этого, согласимся, ничтож­ного факта автор письма сразу же ставит «общеполитического поряд­ка вопрос», как такое могло случиться на 31 году советской власти. Здесь Данилкин — сознательно или бессознательно — пользуется приемом фольклорного происхождения². Логика автора адекватно представлена в детской песенке Маршака:

161

Не было гвоздя/Подкова отпала/Не было подковы/Лошадь за­хромала/Лошадь захромала/Командир убит/Конница разбита/Ар­мия бежит/Враг вступает в город/Пленных не щадя/Потому что в кузнице/не было гвоздя.

Только Данилкин пропускает промежуточные звенья.

И еще. За всеми нарушениями естественного, то есть заложенного в партийной доктрине хода вещей скрывается чья-то вражеская рука или несколько рук, намеренно вредящих или подталкивающих неус­тойчивых людей к дурным поступкам. И тот, кто не видит или не хо­чет видеть этого, совершает в лучшем случае политическую ошибку, в худшем является их вольным или невольным пособником.

Три смысловые единицы, образующие содержание письма М.Т. Данилкина к К.М. Хмелевскому, по своему генезису восходят к сталинской риторике. И дело здесь не в повторении приемов или в имитации манеры изложения — это все вторичное. Главное — это повторение сталинской логики, примененной и отточенной в борь­бе с оппозицией. Сходство риторических фигур, используемых ма­леньким человеком, со сталинскими образцами и представляло, как кажется, основную опасность для людей, подвергшихся нападению. В мире, в котором идеологический текст обладал неоспоримым при­оритетом по отношению к социальной практике, попасть в соответ­ствующую графу с отрицательной коннотацией, означало для высо­копоставленного чиновника лишение всех степеней защиты. Этот человек терял партийный билет, право занимать ответственный пост, пользоваться политическим доверием.

Из письма Данилкина следовало, что автор, во-первых, пытается подвергнуть своего адресата именно этой процедуре, иначе говоря, идентифицировать позицию первого секретаря обкома с политиче­ским уклоном; во-вторых, он реализует свою задачу грамотно и квали­фицированно; в-третьих, не собирается останавливаться на полпути.

К. М. Хмелевский на письмо не ответил и стал готовить контр­меры. За Данилкиным стояла Москва, и потому просто уничтожить его — после разоблачений — было невозможно. Следовало соблю­сти все приличествующие партийному этикету церемонии: признать ошибки, наказать виновных, принять организационные меры, при­звать к порядку пошатнувшегося было редактора и только потом приступить к решению главной задачи — дискредитировать и уда­лить барабанщика. Правда, поначалу секретарь обкома несколько по­торопился, вновь организовав выдвижение партийного журналиста на политработу в армию. Данилкин обратился в ЦК. Оттуда Хмелев­скому дали понять, что он не прав, столь откровенно избавляясь от

103

неудобного товарища. Пришлось давать задний ход. «Редакция [га­зеты "Звезда" — О. Л.] обратилась в обком ВКП(б) с просьбой хо­датайствовать перед Политуправлением Уральского военного округа об оставлении М. Данилкина на прежней работе. Просьба редакции и обкома партии была удовлетворена»¹.