В гору

— А если мы вам поверим? — Озол пристально посмотрел Салениеку в глаза.

— Я был бы вам очень благодарен, — ответил Салениек, выдерживая этот взгляд. — Но сперва хочу пройти одно испытание — испытание советского гражданина. Говорят, что через некоторое время у нас будет объявлен призыв в Красную Армию. Вот это даст мне тоже возможность проложить путь к новой жизни. Тогда я почувствую твердую почву под ногами.

— Да, может быть, — Озол погрузился в раздумье. — Во всяком случае, поступайте так, как вам подсказывает совесть. Не буду пытаться уговаривать вас, хотя теперь мне очень нужен образованный человек.

Салениек не отвечал. Видно было, что он уже решился и о другой возможности не думает. Вдруг он стал внимательно вглядываться в проезжавшую по дороге подводу — человек сидел на повозке, свесив ноги, и гнал лошадь быстрой рысью. Человек и лошадь показались Озолу знакомыми, словно он их недавно где-то видел. Он напряг память и узнал Думиня.

— Куда же он торопится? — удивленно воскликнул Озол. — Только что я встретил его в лесу с возом вещей. Говорит, по обочинам дорог подобрал…

— По обочинам дорог? — переспросил Салениек и громко рассмеялся. — Он забирает их в оставленных домах. Только по этой дороге он провез уже возов десять. Наверняка ворует и по другим дорогам.

— Как? Из домов забирает вещи? — не понимал Озол.

— Все без исключения, что можно увезти. Снимает с петель окна, двери…

— Но ведь это свинство! Люди вернутся и захотят жить, где же им сразу найти двери или оконные рамы.

— Смотрите, — указал пальцем Салениек, — на этот раз он едет недалеко, завернул к усадьбе Лидумов.

— Пойдемте со мной, одернем этого ненасытного! — позвал Озол, надевая кепку.

Не успели они дойти до перекрестка, от которого проселочная дорога поворачивала к усадьбе Лидумов, как раздался резкий взрыв. Озол, по фронтовой привычке, уже было хотел прижаться к земле, но сообразил, что здесь нет никакой перестрелки, где-то взорвалась оставленная мина.

— Не в «Лидумах» ли? — предположил Салениек.

Вскоре они убедились, что в «Лидумах» в самом деле взорвалась мина. Фасад дома был разрушен. Когда они вошли во двор, то увидели еще более бедственную картину. У забора садика, сбитый волной, ничком лежал Думинь, а по ту сторону забора в предсмертной агонии барахталась и храпела гнедая лошадка; не будучи в состоянии освободиться от упряжи, она приподнималась, упираясь одной передней ногой, вторая безжизненно лежала вытянутой, видно было, что раздроблена.

— Избавим несчастное животное от мук, — сказал Озол, стараясь быть спокойным, вынул револьвер и выстрелил в ухо лошади.

— А что с Петером? — опомнился Салениек, и они поспешили к садику. Салениек уже хотел было отворить ворота, но Озол стремительно остановил его:

— Обождите, нет ли еще мины? — Он осторожно раздвинул у ворот траву и обнаружил тонкую проволоку, один конец ее был прикреплен к воротам, а другой уходил в землю. Озол осторожно отвязал проволоку и обмотал ее вокруг забора.

— Благодарите меня, что остались живы! — Озол показал Салениеку хитрое устройство. — Чуть было и меня не потащили с собой… — он не договорил.

— …в царство небесное, — добавил Салениек. — Вы бы так пошутили, если бы не вспомнили, что я был…

— …без пяти минут пастором, — закончил Озол. — Вы, в самом деле, боитесь своей тени.

У Думиня была оторвана ступня, и он потерял сознание. Когда его внесли во двор и облили водой, он открыл глаза.

Пока Салениек ходил за повозкой, чтобы увезти покалеченного Думиня, тот окончательно пришел в себя. Он мужественно переносил боль, и лишь когда услышал, что у него оторвало ступню, он побледнел и застонал:

— Ой, боже, значит, придется лечь в больницу! Кто же будет убирать яровые…

Увидев мертвую лошадь, Думинь громко запричитал:

— Господи! Какое несчастье! От немцев уберег, пол-свиньи отдал, чтобы не отобрали, а теперь погибла.

Когда подъехал Салениек и Думиня уложили на телегу, он беспокойно заворочался:

— Надо прислать Яна, чтобы шкуру с лошади содрал. Из мяса можно мыло сварить, — деловито сказал он.

Салениек повез его в военный госпиталь.

Озол медленно пошел домой. Он был потрясен не столько несчастным случаем, сколько тем, что крестьянин может ездить по усадьбам и, как говорит Салениек, забирать все, что можно увезти. В Озоле проснулось необъяснимое озлобление, словно Думинь своим поступком взвалил ему на плечи какое-то бремя, от которого он теперь не мог освободиться. Наладить жизнь в волости казалось ему столь трудным, что фронтовые тяготы по сравнению с этими были пустяками, вызывающими улыбку. Там каждый знал, что возложенную обязанность надо во что бы то ни стало выполнить, и увиливать никому даже не приходило в голову. А здесь, один говорит, что никогда никаких должностей не занимал, а потому и теперь не пойдет. Другого преследуют тени прошлого. Третьего интересует только нажива. Четвертый настолько легкомыслен, что ни на что не способен и его заранее можно «снять с учета».