В гостях у Берроуза. Американская повесть

– Имей в виду: встречаться с Берроузом опасно. Как сказал Юнг: «Встреча двух людей подобна контакту двух химических веществ: если есть хоть малейшая реакция, изменяются оба». Но Берроуз уже не может измениться. – Поэтому встречаться с ним опасно?

– Ну да. Но встреча с самим собой является самой неприятной и опасной. Это, кстати, тоже идея Юнга.

15

Всю остальную дорогу мы молчали.

Я переваривал сказанное Томасом, как удав – упитанного гуся.

Кроме того, я хлебнул лишнего в баре.

Ну и, конечно, я волновался перед встречей с автором книги «Word Virus: The William S. Burroughs Reader».

16

Возможно, читатель знает, что Берроуз считал человеческий язык опаснейшим вирусом, заразившим белых людей много тысяч лет назад, когда они ещё жили в пещерах.

Белые люди с незапамятных времён были источниками заразы.

А теперь слово-вирус изводит не только белых, но и всех остальных несчастных.

Лучше не извергать слова, чтобы не распространять заразу, а сохранять молчание (хотя оно часто наполнено словами).

Я же, рассказывая эту историю, всё время извергаю и извергаю.

Но что поделаешь: я ведь рассказчик!

Рассказывание сказок, баек и былей: это не хворь и не бизнес, а страсть и трепет.

Или это всё же хвороба?

Даже если так, она не вирулентна.

Это – невротическое расстройство.

И оно имеет обсессивно-компульсивный характер.

Если начнёшь рассказывать, уже трудно остановиться.

Доказательство: сам Берроуз.

Но не только он: Марк Твен, например, тоже.

Или Натаниэль Готорн.

Или Мэри Маккарти.

Или Агата Кристи.

Или Фрэнк Баум.

Или, скажем, Достоевский.

Или Мелвилл.

Или Дэшилл Хэммет.

Или Джейн Остин.

Или Эльза Моранте.

Или Тургенев.

Или Бунин.

Или Диккенс.

Или Чехов.

Или Пришвин.

Или Рэймонд Чандлер.

Или Исаак Башевис-Зингер.

А Ленни Брюс рассказывал устные байки и не мог остановиться, пока его не остановили полицейские и судебные власти.

Они его просто заткнули.

А Берроуз не мог заткнуться до последней минуты, хотя считал молчание лучшим состоянием человека.

Что же мне с этим делать?

Куда прикажете деться?

Я, конечно, не Мелвилл, но раз уж я начал, мне нужно довести рассказ до точки.

Просто необходимо!

А потом пусть наступит СУББОТА СУББОТ – молчанье.

Часть четвёртая. Берроуз

1

Томас заглушил мотор своего пикапа.

Мы находились в очередном пригороде, но недалеко от центра.

Я до сих пор помню название этой улицы: Leonard Avenue (а вот номер дома забылся).

Тихая, уютная аллея, застроенная типичными американскими коттеджами с верандами, на которых стояли кресла-качалки.

А вокруг росли старые и молодые деревья: кедры, ивы, можжевельник.

Кажется, в этом районе жили не очень-то богатые люди.

Но и не нищие тоже.

Разумеется, здесь обитали и кое-какие звери: жуки, муравьи, клопы, тараканы, мыши…

Как написал однажды Берроуз: «You want to destroy a species? Destroy its habitat, where it lives and breathes. What’s left for the artist is a pile of trash. Identical houses to the sky».

2

– Приехали, – сказал Томас. – Вот его Аламут, его замок, его крепость.

3

Дом Берроуза скрывался за стволами и ветвями.

Он заставил уважать себя с первого взгляда.

Всё моё внимание, накопленное в жизни, сосредоточилось на этом доме.

Если бы в эту минуту на Канзас сбросили водородную бомбу – даже и тогда бы я не отвлёкся от лицезрения берроузовского дома.

А если бы мне сообщили о смерти отца или мамы?

Не знаю, не знаю.

Как сказал какой-то американский писатель (о Берроузе или ещё о ком-то): THE EARTH IS FULL OF HIS GLORY.

4

Мы взобрались на веранду одноэтажного дома красно-кирпичного цвета.

Дом был деревянный, крытый дранкой.

Перед ним росли розы.

Вообще, там было много растений.

На веранде валялась кошка: серая, с длинной седеющей шерстью.

Она выглядела как заправская потаскуха.

Томас сказал ей:

– Hello, little whore Calico.

В ответ кошка зевнула, показав филигранную пасть с игольчатыми зубами.

Томас постучал в чёрную дверь с матовым окошком:

– Туки-туки…

Сбоку от двери лежал кусок мрамора с высеченным на нём словом: BUR-ROSE.

5

Мы ждали и ждали.

У меня бешено колотилось сердце.

Что будет?

Что будет?

Я стоял перед дверью человека, которого Норман Мейлер назвал единственным американским писателем наших дней, одержимым гением, – как Шекспир или Кольридж.

Я стоял перед дверью человека, сотворившего из себя легенду.

Я стоял перед дверью человека, прозванного Великим Белым Хамелеоном.

Я стоял перед дверью человека, сказавшего: «Soolong, suckers. I’m off to greener pastures».

Я стоял и дрожал от нервного восторга.

Я стоял и ждал какого-то чуда.

В конце концов дверь открылась.

Я потерял последний шанс сбежать оттуда.

О боже!

6

Я увидел крепкого парня в круглых очках и жёлтой ковбойской рубахе.

Это был Джеймс Грауэрхольц – литературный секретарь и партнёр Берроуза, находившийся при нём неотлучно.

Выглядел он браво, словно только что заарканил мустанга.

Но и как-то напряжённо.

Видимо, профессия секретаря обязывала его быть начеку и постоянно тревожиться о своём боссе.

Это, конечно, непросто.

– Hello, James, – сказал Томас.

– Hi, Thomas, – сказал Грауэрхольц и посмотрел на меня сурово.

Я улыбнулся, но ладони у меня вспотели.