В гостях у Берроуза. Американская повесть

Ответ прост: Париж утомляет.

В нём слишком много туристов, юристов, мотористов, карьеристов, канцеляристов, меркантилистов, пропагандистов, теннисистов, футболистов, статистов и специалистов, кокаинистов, капиталистов, дантистов, активистов, преферансистов, перформансистов и прочих придурков.

Они галдят, тарахтят и горланят.

А на кладбище Монмартр было тихо.

Ну ворона покаркает – и смолкнет.

Ну сорока поругается – и затихнет.

Ну сирена где-то загудит, – и опять затишье. Только деревья чуть слышно: «Шшии-шиии».

Но это часть тишины, как и дождик.

Что же касается мёртвых, то они молчали.

У Достоевского в рассказе «Бобок» мёртвые несут ужасную ахинею.

А «Разговоры в царстве мёртвых» Лукиана очень забавны.

Но на кладбище Монмартр мёртвые просто спали.

Даже метро, проходящее где-то внизу, им не мешало.

Вот поэтому я и пристрастился к этому погосту.

5

Там лежали знаменитые кости.

Певица Далида и Генрих Гейне.

Гектор Берлиоз и Александр Дюма – младший.

Сюрреалист Виктор Браунер и Вацлав Нижинский.

И Стендаль – могучий писатель.

Там покоились писатели, музыканты, политические эмигранты, авиаторы, эскулапы, участники Сопротивления, офицеры, буржуа, аристократы и какие-то неизвестные лица.

Их черепа и кости тлели под помпезными или сдержанными, безвкусными или умелыми надгробными камнями, на которых значились имена и даты.

Но были там и живые твари.

Кладбище Монмартр облюбовали бездомные кошки!

Как тут было не вспомнить о Берроузе и его кошачьей страсти?

6

Кошки ютились в склепах, в пустотах могил: беззаконная банда.

И у них имелась кормилица, наперсница, бандерша, мамка.

Это была бабуся в чёрном плаще и крапчатом платочке.

Согбенная старушенция, блистательная горбунья.

Я заставал её на кладбище всякий раз, когда бывал там.

Она приносила с собой мешки с кошачьей жрачкой.

Она приглядела себе местечко в дальней укромной аллее.

Там лежал большой замшелый камень.

Мадам распаковывала на нём кошачье угощенье. И ватага пушистых тварей устремлялась к ней со всех концов погоста.

Зачиналась пирушка.

Ух, как они гоношились и кружились!

Ух, как они жировали!

Это была восхитительная, душераздирающая сцена.

7

На кладбище Монмартр лежал прах Шарля Фурье – великого утописта.

Он, как и старый Берроуз, был другом кошек.

Это он придумал НОЧНУЮ МЕБЕЛЬ, с которой экспериментировал Берроуз.

Его могила сильно отличалась от прочих.

Это была совершенно РУССКАЯ могила.

То есть бедная, нагая.

Проржавевшая металлическая оградка, а внутри – холмик сырой (почему-то всегда сырой) землицы.

И обветшалый камень.

Никакой помпезности, никакой бравурности: бедность.

Как это случилось, что могила Фурье избежала буржуазной нищеты, царившей в Париже?

Не знаю.

Вообще говоря, я эту могилку нашёл случайно.

И сразу душой к ней прилепился.

И стал таскать цветы с памятника Далиды – Шарлю Фурье, утопическому коммунисту.

У Далиды было много роз, хризантем, георгинов.

А у Фурье – ничего, нисколько.

Вот я и приносил ему розы.

А однажды стащил с кенотафа Эмиля Золя горшок с кукурузным стеблем.

Это был для Фурье подходящий подарок.

Как сообщает Ролан Барт, Фурье умер среди цветочных горшков: у него от растительной красоты остановилось сердце.

8

А теперь мне нужно признаться: я читал Фурье очень мало.

Почти и не читал вовсе.

Ну и что же?

Любить автора книг – это не обязательно читать его книги.

Любить автора можно по-разному – и так, и эдак. Я полюбил Фурье, потому что его любили Вальтер Беньямин, Ги Дебор, Ролан Барт, Жиль Делёз и Джорджо Агамбен.

Я через них в него влюбился.

Я очаровывался своим смутным представлением о Фурье, которое вынес из вторичного знания о его идеях.

Но я понял, кажется, основное: Фурье учил жить не так, как живут люди, а совершенно иначе, абсолютно по-другому, навыворот, вопреки, задом наперёд, наизнанку.

Он хотел, чтобы люди жили, ни к чему себя не принуждая и делая только то, что они страстно любят!

А если кто-то ничего не любит – пусть себе спокойно гуляет!

Девизом Фурье было: «Делай только то, что любишь – а иначе себя погубишь».

9

Можно сказать и так: я влюбился не в книги Фурье, а в его воображаемое тело – живое тело, которое я воображал, лёжа в своей парижской постели.

Это было прекрасное тело, рядом с которым Бриджит Бардо – уродка.

10

Ну и вот: могила Фурье стала моей Меккой – конечным пунктом моего парижского хаджа.

В Америке я совершил паломничество к здравствующему Берроузу, а тут – к Фурье, лежащему на монмартрском погосте.

Я стоял там и ловил кайф.

Разумеется, не религиозный, а ребяческий, несерьёзный кайф.

Я воображал себя фурьеристом-коммунистом!

Но ведь удовольствие, кайф – это как раз то, что и следует получать от текстов Фурье, если верить Ролану Барту.

Барт считал, что если есть удовольствие от текста, значит, всё в порядке.

Ну а я получал удовольствие не от текстов, а от своих фурьеристских эротических фантазий.

Но разница тут небольшая: удовольствие – фундамент.

Фурье учил наслаждаться всем, что есть на свете: дынями, пирожками, цветами, грушами, телесной любовью, детскими играми, гирляндами, звёздами, облаками, ракушками, кошками, грязью, братскими отношениями, морем…