Историк Эдвард Копланд подчеркивает, что мистер Остин уложился в скромную сумму, соответствующую его положению. Если верить той же амбарной книге, более состоятельный покупатель, сэр Генри Полет Сент-Джон Майлдмей, приобрел похожую кровать, но "с наилучшим гусиным пером" и дорогими, посаженными на подкладку занавесями из белого канифаса за 25 фунтов 16 шиллингов и 10 пенсов. То есть кровать баронета стоила более 25 фунтов, в то время как кровати дочерей священника чуть больше 10 фунтов каждая. Примечательно, что мисс Мейнуорринг, школьная учительница, заплатила за свою кровать всего 1 фунт 5 шиллингов, и ей ни за что не пришлось доплачивать — ни за оборки, ни за полог, ни за любые другие аксессуары. Очевидно, что учительница могла себе позволить только подержанную мебель. Сам мистер Остин в целях экономии сдавал мистеру Рингу старую мебель в качестве частичной платы за новую. Например, за старую кровать ему скостили 1 фунт 18 шиллингов.
Подробным описанием гардеробной, этой святая святых сестер, мы обязаны их племяннице Анне, которая подолгу жила в Стивентоне и которую пора ввести в наше повествование. В мае 1795 года мать Анны, первая жена Джеймса Остина Энн, заболела в Дине. Джеймс вспоминал, как услышал странный стук во входную дверь, будто в дом просилась Смерть. Анна умерла, оставив Джеймса вдовцом с крохотной дочкой на руках. Маленькая Анна причиняла отцу такие невыносимые страдания, "постоянно спрашивая и беспокоясь о маме", что он отослал девочку в Стивентон, препоручив заботам тетушек Кассандры и Джейн.
Женившись вторым браком на Мэри Ллойд, подруге Джейн, Джеймс в каком-то смысле восстановил справедливость: когда-то Мэри с сестрой Мартой пришлось покинуть динский пасторат, где Джеймс поселился с первой женой. Вернувшись в свой старый дом полноправной хозяйкой, деятельная — порой чересчур деятельная — Мэри настояла на том, чтобы ее маленькое приданое пошло на уплату мужниных долгов. Она относилась к той категории женщин, которые искренне восторгаются, получив в подарок каток для глажки белья, — он доставлял ей не меньше радости, чем Джейн — розовые туфельки. Но с падчерицей Мэри при всех своих организаторских талантах поладить не сумела, и Анна продолжала подолгу жить в Стивентоне.
Анна была на семнадцать лет моложе Джейн, что не мешает ей оставаться важной свидетельницей повседневной жизни своей тетушки. В отличие от других членов семьи Анна в своих воспоминаниях не старалась ничего выдумывать или приукрашивать действительность. "Оглядываясь на те годы, — признавалась она позже, — я мало что вижу четко и ясно: все кажется теперь таким смутным!"
Итак, Анна была правдивой, но слишком юной, чтобы поведать нам, как создавался первый известный роман Джейн, написанный вскоре после того, как сестры перебрались в гардеробную. Но по счастью — и вопреки попыткам остальных Остинов сберечь семейную тайну, — сохранились источники, которые могут пролить на нее свет.
11
"Мой ирландский друг"
Она начала завивать волосы и подумывать о балах.
Мы можем только догадываться о том, что в 1795–1796 годах у Джейн был роман. Не в последнюю очередь в этом виноваты ее близкие, не желавшие, чтобы романтическая история их знаменитой родственницы стала достоянием гласности. "Полагаю, у меня нет нужды просить
Кроме того, нам трудно понять, что 200 лет назад люди многие вещи воспринимали совсем не так, как мы сегодня. У биографов Джейн обычно предстает современной женщиной, которая реагирует на события точно так же, как мы. Однако, пытаясь исследовать историю человеческих чувств — то, чем историки начали заниматься относительно недавно, — мы должны проявлять осторожность. Взять хотя бы любовь. Для Джейн влюбиться в мужчину было настоящим приключением — рискованным и требующим смелости. Несмотря на новаторские идеи Сэмюэла Ричардсона и других романистов, в окружении Джейн будущий брак оценивали прежде всего с прагматичной, в первую очередь финансовой точки зрения. О том, чтобы "прислушиваться к своему сердцу", как внушают нам сегодня, не могло идти и речи.
Тем не менее она влюбилась. О взглядах Джейн на ключевую роль любви в супружестве мы узнаем из ее позднейших наставлений юным племянницам. В 1814 году она писала своей племяннице Фанни, двадцати одного года, предостерегая ее от брака с первым попавшимся шалопаем. "Ты пока встречала слишком мало молодых людей, и следующие шесть-семь лет твоей жизни будут полны искушений", — писала она и делала вывод, что Фанни следует набраться терпения.
По ее мнению, именно в возрасте 21–28 лет "формируются сильнейшие привязанности". Ей самой как раз исполнился 21 год, когда в ее жизни появился человек, отношения с которым до сих пор интригуют ее читателей.