В гостях у турок

— А все-таки попробовалъ. Попробовалъ и знаю, что ихній фишзупе — дрянь. Фишзупе — рыбный супъ. Я и думалъ, что это что-нибудь врод нашей ухи: или селянки, потому у венгерцевъ большая рка Дунай подъ бокомъ, такъ думалъ, что и рыбы всякой много, анъ выходитъ совсмъ напротивъ. По моему, этотъ супъ изъ сельдяныхъ головъ, а то такъ изъ рыбьихъ головъ и хвостовъ. У меня въ тарелк какія-то жабры плавали. Солоно, перечно… кисло… вспоминалъ Николай Ивановичъ, поморщился и, доставъ изъ угла на диван стаканъ, сталъ наливать себ въ него изъ чайника чаю.

— Бр… издала звукъ губами Глафира Семеновна, судорожно повела плечами и прибавила:- Погоди… накормятъ тебя еще какимъ-нибудь крокодиломъ, ежели будешь спрашивать разныя незнакомыя блюда.

— Ну, и что-жъ?…Очень радъ буду. По крайности, въ Петербург всмъ буду разсказывать, что крокодила лъ. И вс будутъ знать, что я такой образованный человкъ безъ предразсудковъ, что даже до крокодила въ д дошелъ.

— Фи! Замолчи! Замолчи, пожалуйста! замахала руками Глафира Семеновна. — Не могу я даже слушать… Претитъ…

— Черепаху-же въ Марсели лъ, когда третьяго года изъ Парижа въ Ниццу здили, лягушку подъ блымъ соусомъ въ Санъ-Ремо лъ. При теб-же лъ.

— Брось, теб говорятъ!

— Ракушку въ Венеціи проглотилъ изъ розовой раковинки, хвастался Николай Ивановичъ.

— Если ты не замолчишь, я уйду въ уборную и тамъ буду сидть! Не могу я слышать такія мерзости.

Николай Ивановичъ умолкъ и прихлебывалъ чай изъ стакана. Глафира Семеновна продолжала:

— И наконецъ, если ты лъ такую гадость, то потому что былъ всякій разъ пьянъ, а будь ты трезвъ, ни за чтобы тебя на это не хватило.

— Въ Венеціи-то я былъ пьянъ? воскликнулъ Николай Ивановичъ и поперхнулся чаемъ. — Въ Санъ-Ремо — да… Когда я въ Санъ-Ремо лягушку лъ — я былъ пьянъ. А въ Венеціи…

Глафира Семеновна вскочила съ дивана.

— Николай Иванычъ, я ухожу въ уборную! Если ты еще разъ упомянешь про эту гадость, я ухожу. Ты очень хорошо знаешь, что я про нее слышать не могу!

— Ну, молчу, молчу. Садись, сказалъ Николай Ивановичъ, поставилъ пустой стаканъ на столикъ и сталъ закуривать папироску.

— Брр… еще разъ содрогнулась плечами Глафира Семеновна, сла, взяла апельсинъ и стала очищать его отъ кожи. — Хоть апельсиномъ засть, что-ли, прибавила она и продолжала:- И я теб больше скажу. Ты вотъ упрекаешь меня, что я заграницей, въ ресторанахъ ничего не мъ, кром бульона и бифштекса… А когда мы къ туркамъ прідемъ, то я и бифштекса съ бульономъ сть не буду.

— То есть какъ это? Отчего? удивился Николай Ивановичъ.

— Очень просто. Отъ того, что турки магометане, лошадей дятъ и могутъ мн бифштексъ изъ лошадинаго мяса изжарить, да и бульонъ у нихъ можетъ быть изъ лошадятины.

— Фю-фю! Вотъ теб и здравствуй! Такъ чмъ-же ты будешь въ турецкой земл питаться? Вдь ужъ у турокъ ветчины не найдешь. Она имъ прямо по ихъ вр запрещена.

— Вегетаріанкой сдлаюсь. Буду сть макароны, овощи — горошекъ, бобы, картофель. Хлбомъ съ чаемъ буду питаться.

— Да что ты, матушка! проговорилъ Николай Ивановичъ. — Вдь мы въ Константинопол остановимся въ какой-нибудь европейской гостинниц. Петръ Петровичъ былъ въ Константинопол и разсказывалъ, что тамъ есть отличныя гостинницы, которыя французы держатъ.

— Гостинницы-то можетъ быть и держатъ французы, да повара-то турки… Нтъ, нтъ, я ужъ это такъ ршила.

— Да неужели ты лошадинаго мяса отъ бычьяго не отличишь!

— Однако, вдь его все-таки надо въ ротъ взять, пожевать… Тьфу! Нтъ, нтъ, это ужъ я такъ ршила и ты меня отъ этого не отговоришь, твердо сказала Глафира Семеновна.

— Ну, путешественница! Да изволь, я за тебя буду пробовать мясо, предложилъ Николай Ивановичъ.

— Ты? Да ты нарочно постараешься меня на кормить лошадятиной. Я тебя знаю. Ты озорникъ.

— Вотъ невроятная-то женщина! Чмъ-же это я доказалъ, что я озорникъ?

— Молчи, пожалуйста. Я тебя знаю вдоль и поперекъ.

Николай Ивановичъ развелъ руками и обидчиво поклонился жен.

— Изучены насквозь. Помню я, какъ вы въ Неапол радовались, когда я за табльдотомъ съла по ошибк муль — этихъ проклятыхъ улитокъ, принявъ ихъ за сморчки, кивнула ему жена. — Вы должны помнить, что со мной тогда было. Однако, сниму-ка я съ себя корсетъ да прилягу, прибавила она. — Кондуктору данъ гульденъ въ Вн, чтобы никого съ намъ не пускалъ въ купэ, стало быть нечего мн на вытяжк-то быть.

— Да конечно-же сними этотъ свой хомутъ и вс подпруги, поддакнулъ Николай Ивановичъ. — Не передъ кмъ здсь кокетничать.

— Да вдь все думается, что не ворвался-бы кто-нибудь.

— Нтъ, нтъ. Ужъ ежели взялъ гульденъ, то никого не впуститъ. И наконецъ, до сихъ-же поръ онъ держалъ свое слово и никого не впустилъ къ намъ.

Глафира Семеновна разстегнула лифъ и сняла съ себя корсетъ, положивъ его подъ подушку. Но только что она улеглась на диван, какъ дверь изъ корридора отворилась и показался въ купэ кондукторъ со щипцами.

— Ich habe die Ehre… произнесъ онъ привтствіе.- Ihre Fahrkarten, mein Herr…

Николай Ивановичъ взглянулъ на него и проговорилъ:

— Глаша! Да вдь кондукторъ-то новый! Не тотъ ужъ кондукторъ.

— Нови, нови… улыбнулся кондукторъ, простригая билеты.