В гостях у турок

Стучитъ, гремитъ поздъ, увозя супруговъ Ивановыхъ изъ Блграда по направленію къ Константинополю. Глафира Семеновна сняла корсетъ и сапоги и, надвъ туфли, стала укладываться на скамейку спать уже «на бло», какъ она выражалась, то есть до утра. Николай Ивановичъ вынулъ книгу «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» и хотлъ изучать турецкія слова, но вагонъ былъ плохо освщенъ и читать было невозможно. Въ купэ вошелъ сербскій кондукторъ съ фонаремъ, безъ форменнаго платья, но въ форменной фуражк, привтствовалъ словами: «добри вечеръ, помози Богъ» и спросилъ билеты.

Билеты поданы, простригнуты, но кондукторъ не уходитъ, смотритъ на лежащую на скамь Глафиру Семеновну и, улыбнувшись, говоритъ что-то по-сербски…

— Представь себ, я хоть и не понимаю словъ его, но знаю, о чемъ онъ говоритъ, сказалъ Николай Ивановичъ жен. — Да, да… обратился онъ къ кондуктору, тоже улыбаясь. — Молимъ васъ никого къ намъ въ купэ не пускать — и вотъ вамъ за это динаръ. Динаръ здсь и динаръ потомъ, когда прідемъ въ Софію, получите.

Кондукторъ тоже понялъ, и когда Николай Ивановичъ далъ ему динаръ, поклонился, поблагодарилъ, сказавъ уже не сербское «захвалюенъ», а «мерси», и затворилъ дверь.

— Удивительно, какъ я насобачился по-сербски — все понимаю, похвастался Николай Ивановичъ передъ женой.

— Ну, еще-бы этого-то не понять! У него глаза были просящіе, отвчала супруга.

Глафира Семеновна скоро уснула и начала выводить носомъ легкія трели, но Николаю Ивановичу долго не спалось. Онъ нсколько разъ выходилъ изъ купэ въ корридоръ вагона и смотрлъ въ окно. Свтила съ неба луна. Разстилалась Топчидерова равнина. Изрдка при лунномъ свт бллись купой сербскіе поселки, темными пятнами казались вдали стоявшіе кусты лса. Съ особеннымъ грохотомъ перелеталъ поздъ по мостамъ черезъ разыгравшіеся вешними водами ручьи, серебрящіеся при лунномъ свт.

У сосдей купэ были отворены. Англичанинъ, переодвшись въ какой-то блый колпакъ и такую-же куртку, читалъ при свчк, вставленной въ дорожный подсвчникъ, пришпиленный къ обивк дивана какія-то бумаги. Сосдъ турка попъ тоже спалъ, не тараторили больше и польки въ своемъ купэ.

Три раза ложился Николай Ивановичъ на своемъ диван, силился заснуть, но не могъ, вставалъ и закуривалъ папиросу. Поздъ останавливался уже на нсколькихъ станціяхъ. Кондукторы выкрикивали: Паланка, Батицина, Ягодина, Чупрія, Сталацъ, Алексинацъ. На всхъ станціяхъ пусто. Нтъ ни выходящихъ изъ вагоновъ пассажировъ, ни входящихъ, да и станціонной-то прислуги не видать. Стоитъ у колокольчика какая-то одинокая баранья шапка съ фонаремъ — вотъ и все. Николай Ивановичъ посмотрлъ на часы. Былъ третій часъ въ начал. Отъ скуки, а не съ голоду Николай Ивановичъ принялся сть жареную курицу, захваченную изъ буфета въ Блград, хотлъ състь только ножку да крылышко, но съ немалому своему удивленію сълъ ее всю и запилъ холоднымъ чаемъ. Полный желудокъ заставилъ его наконецъ дремать и онъ заснулъ, сидя, выронивъ изъ руки потухшую папиросу. Спалъ онъ съ добрый часъ и проснулся отъ холоду. Въ вагон дйствительно было холодно. Онъ вскочилъ съ дивана, бросился въ корридоръ къ окну и увидалъ, что поздъ идетъ уже въ горахъ, покрытыхъ снгомъ. Запасный путь, который онъ могъ видть, былъ снгу. Николай Ивановичъ вздрогнулъ.

«Вотъ такъ штука! Ужъ туда-ли мы демъ? мелькнуло у него въ голов. Въ Блград была весна, похали къ югу и вдругъ зима! Не перепуталъ-ли намъ этотъ носатый войникъ въ Блград поздъ? Взялъ да и посадилъ не туда. Какой-же это югъ? Вдь это сверъ, если такой снгъ».

И онъ началъ будить жену.

— Глаша! Глаша! Кажется мы не туда демъ! теребилъ онъ ее за рукавъ. — Проснись, голубушка! Кажется, мы не туда демъ. Не въ тотъ вагонъ попали.

— Да что ты! воскликнула Глафира Семеновна, горохомъ скатываясь съ дивана.

— Не туда. Взгляни въ окошко — зима. Мы на сверъ пріхали.

Глафира Семеновна бросилась къ окну.

— Дйствительно, снгъ. Боже мой! Да какъ-же это такъ случилось, что мы перепутались? дивилась она. — А все ты… накинулась она на мужа.

— Здравствуйте! Да я-то чмъ виноватъ?

— Долженъ былъ основательно разспросить. А то вврился этому носатому войнику!

Начался довольно громкій споръ въ корридор, такъ что англичанинъ, все еще читавшій, заперъ дверь купэ, а изъ другого купэ выглянулъ священникъ и сталъ прислушиваться къ разговору. Николаю Ивановичу мелькнула вдругъ мысль обратиться за разъясненіемъ къ священнику и онъ, поклонившись ему, спросилъ, ломая языкъ:

— Молимъ васъ, отче, реките намъ, куда мы демъ по сей желзниц? Намъ нужно на югъ, въ Софію, а вокругъ снгъ…

— Въ Софію и дете, чисто и внятно проговорилъ по-русски священникъ.

— Батюшка! Да вы хорошо говорите по-русски! воскликнули въ одинъ голосъ супруги.

— Еще-бы… Я учился въ Петербург въ Духовной Академіи.

— Какъ пріятно! Боже мой, какъ пріятно! Такъ мы не ошиблись? Мы въ Болгарію демъ? Въ Софію? спрашивалъ у священника Николай Ивановичъ.

— Въ Софію, въ Софію.

— Но отчего-же сверне въ Блград была весна, а здсь зима.