В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

– Пхе… Как возможно! А шейх-уль-ислам? Он такого трепку задаст, что беда!..

– Ну, так добудьте нам билеты в турецкую оперетку с армянами и греками.

Нюренберг поклонился и ушел. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара все заняты приготовлением обеда, а гарсоны накрывают в столовой на стол.

– Кофе с молоком и хлебом у нас в гостинице можно получить только от семи часов утра до одиннадцати, – сказала она, разумеется по-французски.

– Подлецы! Вот вам и европейский ресторан! – сердито проговорила Глафира Семеновна, развернула сыр и булки, купленные ей Нюренбергом по пути в гостиницу, и жадно принялась закусывать.

Ложная тревога

В шесть часов в коридоре раздался пронзительный звонок. Супруги, лежавшие в дезабилье – один на диване, другая на кровати – и отдыхавшие, всполошились.

– Что такое? Уж не к обеду ли? – вскочила Глафира Семеновна. – А я еще и не одета.

– Как же, душечка, к обеду. Давеча обер-кельнер явственно сказал, что обед в восемь часов, – отвечал Николай Иванович.

Звонок повторился с большею силой.

– Так спроси. Накинь пиджак, выйди в коридор и спроси, – продолжала Глафира Семеновна. – Очень уж трезвонят пронзительно. Не пожар ли?

Николай Иванович вышел в коридор. К нему тотчас же подскочила горничная.

– Кескесе? – спросил он ее. – Звонят. Пуркуа?

И он сделал рукой жест, показывая, что звонят.

Горничная, лукаво улыбаясь, стала объяснять по-французски, что звонят это к чаю, который теперь будут давать в салоне и в кабине де лектюр. Николай Иванович понял только слово «те», то есть чай.

– Какой те? Коман? – недоумевал он, но из недоумения его вывел Нюренберг, который явился с купленными на спектакль билетами и подошел к ним. Он объяснил, что здесь в гостинице за два часа до обеда всегда подают, по английскому обычаю, чай в гостиных и при этом постояльцы-англичане принимают пришедших к ним с визитами гостей.

– Какой чай? Это по-английски в маленьких чашечках, сваренный как вакса, и с бисквитами? – спросил Николай Иванович.

Нюренберг кивнул и прибавил:

– Самого лучшего английского общество бывает.

– Черт с ним, с лучшим английским обществом! Ах, шуты гороховые! Из-за чашки чаю так трезвонить! А мыто переполошились! Думали, не загорелось ли что.

Нюренберг вручил билеты и сказал:

– В девять часов начало. Самого лучшего оперетка идет: «Маскот». Около девяти часов я буду к вашего услугам, – поклонился он.

– С экипажем?

– Это два шага… Как раз рядом с нашего гостиница, в городском саду.

– Ах, это где такое множество собак лежит? Знаю.

– Вот, вот… Балкон вашего комната даже выходит в сад, так зачем экипаж? Мы можем и пешком дойти. Экипаж после девяти часов стоит три франка за курс. О, Нюренберг умеет соблюдать экономи своего клиентов! – похвастался он и ретировался, прибавив: – В девять часов начало, но можете и опоздать на полчаса, так как турецкого представления всегда опаздывают.

Николай Иванович хотел уже юркнуть к себе в номер, но перед ним, как из земли, вырос их спутник по вагону, англичанин. Оказалось, что дверь его комнаты приходилась наискосок от комнаты супругов. Он был во фраке, в белом галстуке, в белом атласном жилете и с розой в петлице.

– Te… Алон, монсье, прандр дю те… – приглашал он Николая Ивановича, улыбаясь и при этом скаля длинные зубы.

– Нон, брат, мерси. Ну тебя в болота! Мы этого вашего английского декокта[65] не любим. Мерси.

Англичанин кинул из кармана завернутый в бумагу старинный медный старообрядческий крест и показал свое археологическое приобретение Николаю Ивановичу.

– Вьель шоз… Е сельман карант франк[66], – похвастался он.

– Наш русский, – кивнул ему Николай Иванович. – У нас такие кресты называются олонецкими. Ну, о’ревуар, монсье, – прибавил он и направился в свой номер, где и сообщил жене о причине звонка.

– Ведь вот английским жильцам угождают, чай им по- английски подают, – проговорил он, снова укладываясь с папироской на диван. – А нет того, чтобы русским постояльцам угодить и подать хоть в тот же салон русский самоварчик да по-русски чайку-то изобразить, с медком, благо теперь пост.

В семь часов в коридоре опять звонок. Опять выскочил в коридор Николай Иванович, чтобы узнать, к чему теперь звонят, и опять наткнулся на горничную, которая сообщила ему, что это первый звонок к обеду, и вместе с ним вошла в комнату и стала предлагать Глафире Семеновне помочь одеваться.

– Нет-нет! Мерси… Я сама… – замахала руками Глафира Семеновна.

– Букет цветов для мадам не надо ли или хорошую розу? – спрашивала она.

– Пуркуа? Нон, нон.

– А для господина розу?

– Вот еще что выдумала! Нон, нон, мерси. Для тебя розу к обеду предлагает, – сообщила Глафира Семеновна мужу.

Тот только улыбнулся и отвечал горничной по-русски:

– С водкой Смирнова № 21 мы привыкли, душечка, обедать, а не с розами.

Горничная удалилась недоумевающая и недовольная.

Стук в дверь. Появился старик турок в феске и в переднике, тот самый, который приходил давеча утром и с которым Николай Иванович упражнялся в разговоре по-турецки. На поясе его висели, поверх передника, две сапожные щетки на веревке.