В грозный час

— Да, знаем…

— Ну вот, я думаю, приказа Верховного Главнокомандующего за номером двести двадцать семь, сегодняшней беседы и знания вами истории военного искусства вполне достаточно, чтобы мне не читать и не разбирать построчно двенадцать рапортов. Главная задача каждого из вас сейчас — настойчиво учиться, с полным напряжением сил овладевать военными знаниями. — Начальник академии придавил ладонью стопку тетрадных листков. Обведя всех взглядом, спросил: — Или у кого есть особое мнение?

Никто из нас не проронил ни слова.

— Ну и хорошо! — сказал Ковалев, правильно оценив наше молчание. — А как быть с рапортами? Вернуть подавшим их или отправить в архив?

Он подвинул к краю стола наши рапорты. Один за другим поднялась с мест Прытков, Парахин, Леонов, я… Стопка листков быстро растаяла.

— Совсем хорошо! — подытожил встречу генерал. — Можно и расходиться. Одно лишь хочу вам сказать: в том, что фашистов под Сталинградом остановят, можете не сомневаться. А если кто-то из вас там потребуется, пошлем, обязательно пошлем.

Мы выходили из кабинета, когда Ковалев сказал:

— Ждите приказа по академии. Такие случаи нельзя оставлять без последствий.

Вскоре тот приказ появился и был весьма строгим. На командиров, политработников и преподавателей возлагалась обязанность решительно пресекать любые рассуждения об отправке на фронт.

* * *

И все-таки мы по-прежнему рвались туда. Нас звало священное чувство мести за поруганную фашистами родную землю, за кровь и слезы наших людей. Ведь и у некоторых слушателей гитлеровцы убили отца, брата, мать или сестру, у других дотла сожгли дом. Многие потеряли связь со своими семьями и постоянно терзались мыслью: «Живы ли?»

Мне тоже в ту пору ничего не было известно, что стало с моими родителями, братьями и сестрами, где и как они живут. Ведь последняя встреча с ними произошла в июне 1941 года, когда наш эшелон, шедший на фронт из Забайкалья, остановился на станции Епифань под Тулой. Здесь в ту пору работал железнодорожником мой отец Семей Михайлович. Тут-то и посчастливилось накоротке встретиться с родными.

А потом… Потом Епифань оказалась оккупированной фашистами. У меня все же теплилась надежда, что моим родным удалось эвакуироваться. Но удалось ли? Твердой уверенности в этом не было.

А вот от жены письма приходили довольно часто. Она вместе со своими родителями эвакуировалась из Орла почти в самую последнюю минуту. И теперь жила в селе Большие Вьяссы, что в Пензенской области. Нашла она меня через приемную Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина. Первое ее письмо пришло еще в Подмосковье в день трудного боя за поселок Полотняный Завод. Но жена тоже ничего не знала о моих родителях, хотя и искала их. И вдруг — о радость! — в самом конце моей учебы на курсах она сообщила: родители мои живы, эвакуированы в Эмбу.

Да, в самом конце учебы на курсах. Ибо он, этот долгожданный конец, все же настал! Выстроившись на плацу, мы слушали такие радостные для нас слова приказа:

«…Нижепоименованных политработников, окончивших в октябре 1942 года курсы, направить в распоряжение начальника Карповских курсов усовершенствования политсостава:

…Батальонного комиссара Лыкова И. С.

…Батальонного комиссара Усатого И. Т…»

— Вот здорово! — восклицает Николай Трофимович Усатый. — Мы с тобой вместе!

— Здорово-то здорово, — осаживаю я его. — Но только почему же не в действующую?

— Оттуда в нее прямой путь, — успокаивает меня Усатый и, хитровато улыбаясь, говорит: — Жми к начальству. Спасибо скажи. Оно же о тебе печется.

— Не пойму, о чем ты толкуешь, — недоуменно пожимаю я плечами.

— Чудак человек, — снова улыбается Николай Трофимович. — Да Карповские курсы… Это ж рядом с Горьким! Там и до Пензы — рукой подать. Можешь и своих проведать.

Забегая вперед, скажу, что все получилось именно так, как и предполагал Усатый. Я побывал в Больших Вьяссах, встретился с женой. Впервые увидел свою дочурку. Познакомился и с пензенской деревенькой той поры. Трудно тогда там жилось. У местных жителей хоть что-то в огороде было, а у эвакуированных…

Председатель колхоза оказался человеком очень внимательным. Слушая меня, понимающе кивал головой: верно говоришь, комиссар. А выслушав, сказал:

— Рады бы помочь, да сам понимаешь… Но кое-что сделаем. Килограммов десять картошки выпишем. Ведь с малым ребенком она…

Но все это будет позднее. А тогда, после выпуска, мы пошли прощаться с Ташкентом. Долго бродили по его нешироким, тенистым улицам, где зелень почти скрывала от глаз небольшие, чаще всего одноэтажные, здания. Побывали и в старой части города.

Ташкент… Сердце республики, трудящиеся которой в тяжелые октябрьские дни 1942 года обратились с пламенным письмом к своим землякам-фронтовикам. Почти два с половиной миллиона подписей стояло под ним. Каждый из нас чуть ли не наизусть знал текст этого письма. Вот что в нем говорилось: