В.И. Ленин. Полная биография

Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу, и с волнением требовал “согласия Сталина”, ввиду чего мы вынуждены были оба раза прерывать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: “прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование”. В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК. И. Сталин».

Прямо на уголке этого письма Михаил Томский пишет: «Читал. Полагаю, что “нерешительность” Сталина – правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технических)». Здесь же подписи: «Читал Г. Зиновьев», «Читал Н. Бухарин. Троцкий. Каменев. Молотов»²³¹⁶.

Вопрос об эвтаназии, таким образом, окончательно перестал быть вопросом сугубо личным. И был он решен отрицательно.

Между тем, помимо Отфрида Ферстера и Оскара Миньковского, в Москву из-за границы стали прибывать врачи: из Швеции – специалист в области заболеваний мозга, 76-летний профессор-невропатолог С.Е. Хеншен, из Германии – глава немецкой школы невропатологов, 70-летний профессор Адольф Штрюмпель, психиатр – профессор Освальд Бумке и невропатолог – профессор Макс Нонне.

20 марта Кожевников записывает: «5–6 час. у нас было совещание с Бумке, Нонне и Штрюмпелем. Мы подробно изложили историю болезни В.И., и после этого Ферстер, Крамер, Минковский и я поехали в Кремль»²³¹⁷.

На следующий день, 21-го, в связи с приездом профессора Хеншена, совещание провели вторично, а в 14 час. у Владимира Ильича состоялся консилиум, в котором участвовали и русские, и иностранные медики. После всестороннего обследования и подробного обсуждения врачи дали заключение.

В нем говорилось, что болезнь Ленина «имеет в своей основе заболевание соответствующих кровеносных сосудов. Признавая правильным применявшееся до сих пор лечение, консилиум находит, что болезнь эта, судя по течению и данным объективного обследования, принадлежит к числу тех, при которых возможно почти полное восстановление здоровья. В настоящее время проявления болезни постепенно уменьшаются…»²³¹⁸.

24 марта, после очередного обследования Владимира Ильича, все врачи плюс Семашко «имели беседу с Политбюро в лице Троцкого, Каменева и Рыкова. Профессор Штрюмпель от имени всех дал объяснения о состоянии В.И. Профессор Бумке говорил о психологическом состоянии, а затем говорили Хеншен и Ферстер»²³¹⁹.

27 марта встреча в Политбюро повторилась. Кожевников записал: «Присутствовали: Троцкий, Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Енукидзе, Семашко и мы – врачи: Минковский, Ферстер, Бумке, Крамер и я»²³²⁰.

В марте, апреле и мае в центральных газетах публикуются бюллетени о состоянии здоровья Ленина. Если судить по этим бюллетеням, то оно либо постепенно улучшалось, либо оставалось стабильным. Между тем амплитуда колебаний – от реальных признаков улучшения до явных симптомов ухудшения – все более увеличивалась. Единственное, что более или менее постоянно отмечали врачи, – четкое понимание Владимиром Ильичом всего того, что происходило вокруг него.

Запись 15 марта: «Он хорошо понимал, что ему говорили, и сам говорил больше слов… Отвечал на вопросы частью жестами, частью словами… Но фраз он еще не говорит». 1 апреля: «Он больше реагирует на окружающее, понимает все вопросы и выполняет все, что от него требуют» и т. д.²³²¹.

Когда он был спокоен и его о чем-то спрашивали, нужные слова как бы вылетали сами. Медсестра, к примеру, говорит, что в комнате жарко. Владимир Ильич отрицательно качает головой и отвечает: «всего тринадцать». И действительно – на градуснике 13º. На вопрос профессора Миньковского – болит ли голова? – сразу следует ответ: «голова не болит». Профессор Авербах исследует поле зрения и спрашивает – все ли он видел? Ответ: «Да, везде видел». Профессор Ферстер по-немецки: «Как дела?» Владимир Ильич тоже по-немецки: «Очень хорошо»²³²².

Но когда болезнь наступала, он начинал волноваться, и слова будто исчезали. Оставалась тупая головная боль, отдающая в висок, изнурительная бессонница, при которой терялась грань между сном, дремотой и бодрствованием. Но главное – унизительное чувство абсолютной беспомощности, когда не только не можешь что-то сделать сам, но и попросить об этом окружающих.

Слова и смысл того, что говорили другие, он по-прежнему прекрасно понимал, но в его голове слов не было. И он испытывал щемящее чувство какой-то опустошенности, когда видел хорошо знакомый ему цветок – из тех полевых цветов, которые он любил держать дома, – но никак не мог вспомнить его названия.