В январе на рассвете

Дверь в сени не заперта. Скрипнула слегка. Кадки темнеют, в углу на палке веники, ларь прикрыт дерюжкой. Не стал Володька в сенях задерживаться. Нащупал ручку, рванул дверь — и в хату, встал у порога.

Горница в полумраке, а передняя озарена багровыми отсветами огня — из русской печи. Перед печью с ухватом в руках стояла женщина, в темном платье и валенках. Она обернулась, окаменев на мгновение, потом в сторону глянула. Сметанин повернул туда голову и увидел девочку лет десяти, которая, сидя с ногами на кровати, жевала пышку, давилась, рот широко открыт, видимо, обожглась и теперь старалась остудить своим дыханием горячий кусок.

— Не бойся, тетка, не трону, — смущенно пробормотал Володька, опуская автомат.

— А вы откуда, кто?

— Дед Пихто, — улыбнулся Володька. — Много будешь знать, скоро состаришься. В гости к вам заглянули, из леса вестимо, примешь?

Женщина еще не старая, лет тридцати пяти, щупленькая, остроносая. Она тут же поставила ухват в угол, рожками кверху, и начала поправлять под платком волосы, приглаживая их ладонями; приветливость на ее лице.

— Ой, да что же это, милый, проходи, проходи, мы гостям завсегда рады, раздевайся, миленький, вон снегом-то всего облепило, такая заметь, всю ночку пуржило, так задувало в трубе, заслонка стукает — не уснуть. Я сей момент в печь лист посажу, снимем выпечку, рождество ведь. Вон и дочка со мной чуть свет поднялась, схотела свеженького, горяченького.

— Ну, тары-бары-растабары, обожди, тетка! — оборвал ее он, чувствуя, что не переслушать хозяйку. — Скажи: фрицы-то есть в деревне?

— Фрицы-то?.. — поперхнулась женщина, глаза переполошенные. — Фрицы-то? — повторила и задохлась, так и не закрыв рот.

«Совсем замордовали тетку, вон как перепугалась», — с сочувствием подумал Володька, глядя на хозяйку, ставшую вдруг беспомощной, жалкой.

— Да ты не бойся, тетка. Мы свои — партизаны. Ты только скажи: стоят, нет? Мы уйдем, не тронем.

— Стоят, стоят, миленький. Вчерась понаехали, ой-ой, множество! На том краю стоят, гуляют с ночи. Да как же ты, милый, осмелился войти сюда? Не ровен час — наскочат, враз схватят, не сносить головы. Ох, вы садовые головы, и пошто суетесь куда не надо?

— А о партизанах что слышно? Есть они где тут поблизости, нет? Заходили в деревню?

— Дык ловят их тут, в леса все ушли, а куда — неведомо.

— Ладно, тетя, все ясно, спасибо тебе. Мы дальше пошли. Может, в дорогу что дашь? Больше суток не ели, вымотались без жратвы.

— Дык что же, миленький, сразу-то не сказавши? Заходьте, накормлю что есть, моментом сготовлю.

— Только по-быстрому, тетка. Чтобы раз-два и готово. Я товарища позову.

— Зови, зови, миленький. Некому ж о вас и позаботиться, горемыки вы несчастные. Чай, из окруженцев? Их множество тут попервости прижилось, опосля в леса попрятались, да разве долго налазишься там на пустой желудок, голодно ведь.

Суетилась женщина, руками всплескивая. А девочка в постели под одеялом продолжала сидеть, вытаращенными глазенками глядела на автомат. Сметанин весело подмигнул ей, рукой помахал, потом вышел во двор — звать Чижова.

— Все в порядке, пьяных нет, Иван Дмитриевич! Давай почапали в избу — накормит хозяйка, она тут как раз квашню завела.

Голос у Володьки возбужденный: уже предвкушал, как сядет за стол и наестся до отвала, аж затошнило от вкусных запахов. А Чижов сомневается, все выспрашивает, ох и дошлый какой.

— Да брось ты, Иван Дмитриевич! Закусим по-быстренькому, раз-два и смотаемся в лес. Что тут осторожничать, не впервой ведь. Сколько раз бывало: фрицы и полицаи на одном конце деревни гуляют, песни орут, а мы на другом, в баньке паримся.

— Можно и допариться когда-нибудь, — сказал Чижов. — Раз на раз не приходится.

— А, была не была, пан или пропал, чего в труса играть.

Заколебался Чижов, помедлил чуть, за Володькой двинулся.

А хозяйка уже возле стола хлопочет, носится по хате как угорелая, маленькая, ловкая, проворно несет миски, кружки. Махнула рукой на вешалку у порога.

— Раздевайтесь, гостюшки, не опасайтесь. Сичас Нюрку свою турну во двор, пущай посторожит, в случае чего, ежли что — упредит. Быстрее, Нюра, собирайся, поиграй в оградке, позычь, ежли кто пойдет — стукни в окошко. Только в оградке побудь, на улку не выходи.

— Не беспокой ребенка, хозяйка, мы долго не задержимся, — сказал Чижов, оглядывая горенку.

— А што ей, пущай погуляет.

— Ну как знаешь. А раздеваться не будем, мы уж так, по-походному.

— Гляньте, как вам сподручнее, — отвечала хозяйка, ставя на стол тарелку с дымящейся картошкой. — Я вас и молочком угощу, парного бы — дык не успела ишо подоить. — Оглянулась на дочь, прикрикнула: — Нюрка, быстрее! И глаз не спущай с улки. А то так нахлобыстаю.

Девочка торопливо совала ноги в валенки, шубейка под мышкой, стала бочком продвигаться к двери, с опаской косясь на вооруженных. Чижов ласково потрепал ее по голове — она вильнула головой от его руки, губы у нее дрогнули, личико сморщилось, вот-вот заревет.

— Чего ты, глупышка? Не бойся, мы добрые дяденьки, не кусаемся. Я ведь в школе учителем был, вот таких же малышек учил.