В январе на рассвете

Он и повел оставшихся с ним людей туда сперва овражьем, а потом вдоль речки лозняковой чащобкой, чтобы запутать следы, а уже потом они вышли в поле и дальше шли прямиком, не петляя. Устали, вымотались, третьи сутки в пути, да и «сидора» порядочные, сполна нагрузились боеприпасами, теперь каждый лишний килограмм целым пудом кажется. И чего это командир, словно неразумный, противится, без отдыха далеко ведь не попрешь; еле уговорили его сделать сейчас привал.

3

Чижов несколько раз обошел вокруг занесенного снегом бака. С подветренной стороны намело большой сугроб, почти вровень с верхом бака. И дальше, среди тонких серых стволов осинок, вздымались, такие же сугробы. Сейчас, при полном свете луны, отчетливо были видны и эти сугробы, и осиновая редкая поросль, каждое дерево отдельно, и синие, почти черные тени, четко прочерченные на снегу под осинками.

— Самое место для привала, — сказал Чижов. — В баке костерок можно развести, с поля не видно. Здесь и передохнем. Пошукайте-ка, ребятки, хворосту!

Сняв лыжи, он стал протаптывать дорожку. Крышка с бака была сорвана, внутрь надуло снегу как раз наполовину. Чижов посветил в отверстие карманным фонариком и спрыгнул в бак. Пришлось изрядно повозиться, расчищая место, и он весь взмок, пока отгребал снег.

Спустя полчаса в баке уже дымил костерок; сквозь мокрый хворост и ветки, обломанные с осин и кустар-ника, нехотя пробивались синевато-желтые язычки пламени, выхватывая из мрака темно-медные лица. Тесно было в баке — едва разместились. Плотно сгрудились возле костерка, скинули маскхалаты, чтобы не запачкать об угли, остались в меховых комбинезонах, только на Чижове ватная фуфайка — не успел еще разжиться добром и приодеться, подобно пронырливым разведчикам.

Снег вокруг костерка вскоре подтаял, открылось железное дно, все в ржавчине.

— Ну что, куда теперь дальше вести — на хутора? — повернулся к командиру Чижов; он вылазил наружу, чтобы зачерпнуть котелком чистого снега, теперь придвинул его к огню.

Кириллов насупился.

— Куда, куда — на кудыкину гору. — Он прихлопнул себя по планшету, висевшему на боку. — Вот по карте прикидывал — за день можно одолеть расстояние до Десны. Конечно, если напрямую, а не петлять, как Чижов все петляет.

— Напрямую лесов нет, все открыто, как на ладони, издали заприметят. А вкруг хуторов лес.

— А если там тоже фрицы? Хочешь еще на одну засаду нарваться?

— Ну, на что-то надо решаться, — настаивал Чижов. — Мы уже далеко отошли от базы бригады, тут карателей быть не должно…

— Я сам все решу.

— А как же с Володькой? Вдруг-то он нас ищет? — крутанулся всем телом Никифоров, выказывая явную неудовлетворенность словами командира.

Кириллов ответил не сразу. Подобрал из-под ног несколько веточек, положил в костер, лишь после этого взглянул на разведчика. Уперев ладони в колени так, словно собирался вскочить, тот смотрел на него в упор, и в черных его глазах вспыхивали красноватые точечки.

— Сметанин, если жив, сам что-нибудь придумает, — с твердостью в голосе сказал Кириллов.

— Да я не о том! — дернул головой нетерпеливо Никифоров. — Это я и сам знаю, без тебя. Но ведь на хутора мог податься и отряд Васина… Место глухое…

— Да что ты каркаешь? — рассердился на товарища Смирнов, который тем временем занимался приготовлением немудреного ужина. Он даже перестал развязывать узелок с едой, сказал с укоризной: — Все у тебя легко… Туда Сметанин, там же и Васин с отрядом тебя поджидает…

Угрюмо помолчали.

— Ну, парни, хватит базарить, — сказал Кириллов. — Давайте перекусим, отдохнем часок, и дальше. Ну, кто смелый — первый на караул? — Он окинул всех прощупывающим взглядом и задержался на Чижове. Выждал немного, потом снял с руки трофейные немецкие часы со светящимися стрелками на черном циферблате, протянул Чижову. — Через час подымешь меня. Если что — сразу дашь знать.

Чижов молча стал напяливать на себя маскхалат, который снимал перед тем, как заняться костром.

— Хоть кипятку попей, — остановил его Смирнов.

— Ничего, мороженым сухарем обойдусь — на дольше хватит.

Уйдя от костерка и тесноты, согретой дыханием людей, Чижов остро почувствовал холод. В полуночном перелеске стыло все сильнее, кожу на лице стягивало, будто ледяной коростой обметало давно небритое лицо; он принялся растирать щеку варежкой.

Луну и отсюда, из глубины лесочка, было хорошо видно. Она протаивала сквозь голые корявые ветки осины ярко-белая, словно заледеневшая; вокруг нее, в ночном мерклом небе, вздувались мохнатые белесые барашки, плыли, курчавились, растекаясь волнистыми завитками.