«В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников

Однако сюжет развивался, и в сентябре 1965 года Синявского арестовали, а в феврале 66 года судили. Огромное количество наших сотрудников, которые его любили – любили, когда он пел блатные песни, любили, когда он говорил о символизме, выступал на заседании сектора, теперь его осуждали. Это было страшно драматично. Ведь Синявский к тому времени был автором замечательных критических статей, напечатанных в «Новом мире». И видеть, как от него отрекаются, было страшно тяжело. В это время в «Правде» было напечатано письмо лучших профессоров-филологов МГУ, включая Бонди. Они кляли Синявского, как могли. И тут наш отдел, отдел советской литературы Института мировой литературы, решил, что он тоже должен отречься от Синявского. И я получила у себя в Перово телеграмму (телефона у нас не было), чтобы к часу дня явилась в институт /…/Я интуитивно вошла в роль «Я у мамы дурочка». Первый раз я сыграла эту роль в 57-58-м году, когда перепечатывались тексты Пастернака: его автобиография, «Доктор Живаго». К нам в ИМЛИ пришли из КГБ, вызвали меня и сказали: «У вас есть машинистка, которая перепечатывает тексты. И вы их, наверное, читали. Так это или нет?» А я им говорила: «Да что вы? Да какая перепечатка? Был фестиваль, она познакомилась там с одним человеком, влюбилась и сейчас не знает, делать ей аборт или нет…» – «И всё-таки, перепечатывала она или нет?» – «Что вы, ей совсем не до того! Был фестиваль, она влюбилась, он не хочет ребёнка, она хочет ребёнка…» В общем, через сорок минут они смотрели на меня с состраданием. Но я интуитивно понимала, что веду себя правильно.

И когда на собрании дошла очередь до меня, я сказала: «Нет-нет, я не могу подписать: семь лет рудников и пять лет каторги (Синявский был осуждён на семь лет тюрьмы и пять лет ссылки. Но откуда я взяла эти рудники, до сих пор не знаю)». И тут Дементьев берёт слово: «Вы среди нас самая молодая. Мы подписали, а вы не подпишете. Что же про нас подумают?» А я говорю: «Нет-нет, я не могу! И вообще я не читала его произведения». Тогда они обрадовались: «Ах, вы не читали? Сейчас прочтёте!» «Нет-нет, – говорю я, – сейчас время очень субъективное, я не так пойму. Лучше я потом когда-нибудь прочту». В это время выходит секретарь партбюро. Я говорю: «Послушайте, я не подписываю и вам не советую. Пройдёт год, и нам будет так же стыдно, как после истории с Пастернаком. Ну невозможно это подписать!» А они говорят: «Всё равно мы должны это сделать!»