В интересах всех фронтов

А через три или четыре дня из зарубежных сообщений стало известно о налете советских бомбардировщиков на железнодорожный узел Хапамяки. При этом сообщались и подробности нашей работы. По узлу, который был вабит эшелонами, действовала только одна группа; она нанесла эффективный удар. Две другие группы сбросили бомбы по окраине населенного пункта. Теперь ни у кого не было сомнений, что мы действительно бомбили Хапамяки.

Вот так закончился этот полет.

В дальнейшем полк воевал уже с новым командиром. По бомбометанию, которое, кстати сказать, с января оценивалось только по фотоснимкам, мы вышли в число передовых полков дальнебомбардировочной авиации. У нас не было ни одной оценки ниже «хорошо». За высокое боевое мастерство большая группа летного и технического состава была удостоена правительственных наград. Командир нашей эскадрильи Андрей Дементьевич Бабенко и я были награждены орденом Красного Знамени. Кроме того, нам досрочно было присвоено очередное воинское звание.

— А где сейчас твой полк? — после небольшой паузы спросил Арсен.

— Воюет, — ответил я. — И командует им мой командир, Андрей Дементьевич Бабенко. Дивизия, в состав которой входит полк, некоторое время после начала войны дислоцировалась в Закавказье, затем, как только усложнилась обстановка на московском направлении, была переброшена северо-восточнее Москвы. Нанося удары по войскам и технике противника на подступах к Москве, Калинину, Туле в боевых порядках звеньев и с небольших высот, экипажи с первых же вылетов добивались высокой эффективности бомбардировок. Естественно, были и тяжелые боевые потери, главным образом от зенитных пулеметов и артиллерии. Благодаря отличной слетанности звенья выполняли полеты в очень плотных строях, чем обеспечивали себе возможность за счет взаимной огневой поддержки успешно вести бои с истребителями противника.

За мужество и отвагу, проявленные в сражении под Москвой, многие в полку были награждены орденами, а мой товарищ Серафим Бирюков удостоен звания Героя Советского Союза. С ним я веду переписку, но об этом в следующий раз…

В комнате стало тихо, каждый думал о чем-то своем.

Проснулись мы почти одновременно. Мелкие капли дождя назойливо стучали в окно. Выходить на улицу без необходимости не хотелось. Только после обеда направились в штаб полка для изучения боевого задания и подготовки к вылету.

Дивизии предстояло нанести одновременные удары по двум целям: нашему полку — по железнодорожному узлу, а братскому — по аэродрому Смоленск. По всему было видно, что вылет и на этот раз не состоится. В таких условиях не взлетали ни разу. И мы готовились не спеша, рассчитывая на отбой. Но так как это уже стало правилом, все поехали на аэродром. Бортовой техник доложил Александру Додонову о готовности самолета к полету. Мы тут же нырнули в землянку, стараясь быстрее избавиться от неприятного дождя. Моторы и кабины наших машин были бережно укрыты брезентовыми чехлами.

Наступила темнота, а отбоя все не было. «Забыли, наверное, — шутили летчики. — В такую погоду, да еще и в темь, и не заметишь, как в Москве-реке окажешься». Река примыкала почти вплотную к западной окраине летного поля. Но шутки шутками, а дело делом. Видимо, уж очень было необходимо сегодня нанести удары по железнодорожному узлу и аэродрому Смоленска, но об этом знало только командование, нам предстояло ждать его окончательного решения.

Наконец раздался сигнал автобуса, открылась дверь в землянку, и кто-то прокричал из темноты:

— Кончай валяться, отбой!

Летчики, штурманы и воздушные стрелки уехали. Техники и механики остались для того, чтобы выкрутить взрыватели, снять бомбы, зачехлить кабины, моторы и накрыть самолет маскировочной сеткой. Когда все было сделано, последним, как всегда, ушел бортовой техник Павел Прокофьев.

Время приближалось к ужину. Неожиданно в дверях появился посыльный и громко объявил:

— Летному составу срочно явиться в штаб для получения последних указаний на вылет.

Вот это да! Такого еще не было. Обычно, находясь в землянках у самолетов, мы по нескольку часов ждали команды на вылет, и уж если давался отбой, то вылет переносился на другой день. К тому же в такую погоду… Но как бы там ни было, все собрались, как обычно, начали подшучивать друг над другом.

Когда вошел командир полка, все стихло.

— Задание остается прежним, — неторопливо начал он. — Получен приказ вылетать. Сами видите, что условия для взлета сложные. Нижняя кромка облаков около пятидесяти метров, видимость не более пятисот. Для облегчения взлета в конце полосы двумя прожекторами создадим световой штык. Думаю, метров на семьсот будет просматриваться.

Вопросов не последовало, и все начали выходить к автобусу. Ехали молча. Техники успели вновь подвесить бомбы и прогреть моторы. Додонову о готовности материальной части к полету доложил помощник бортового техника. Свой доклад он закончил фразой, удивившей нас всех:

— Нет Прокофьева!

— Как нет? — вспылил Додонов. — Кто его видел? Кто знает, где он может быть? Всех собрать к самолету!