В Иродовой Бездне (книга 3)

Валя глубоко переживала свой поступок. Ее временно перевели в прачечную, где она стирала белье, и отстранили от руководства людьми.

Валя приходила к избитой ею работнице, просила у нее прощения, ухаживала за нею.

Лева был рад, что не тюрьмою, не новым сроком закончилось это дело, что все было объяснено с точки зрения «срыва нервной деятельности», психики, и в то же время пострадавшая простила виновнице ее преступления.

Чем больше Лева смотрел на окружающее, на различные ненормальности в поведении людей, тем более ему становилось ясным, что каждый нарушитель, преступник нуждается, прежде всего, в доброте, в сострадании и в какой-то мудрой форме лечения, которое могло бы не погубить, а спасти больного. И, когда Лева вспоминал и размышлял о великом Иисусе Христе, Который пришел в мир для того, чтобы спасти погибшее, ему становилось совершенно ясно, что только путем Христа, путем доброты и сострадания, прощения обид и вознаграждения человека возвращением его к новой жизни можно спасти человечество, которое гибнет, избавить его ото всех ужасов, которыми окружено оно вплотную.

Принесенный Христом в мир закон Ненасилия, закон любви и всепрощения — это единственное реальное средство избавления людей от обрушившихся на них бед и несчастий.

Глава 13. Освобождение

«Отпустить измученных на свободу».

Луки, 4, 18

Тот, кто был в тюрьме, кто знает неволю, решетку, колючую проволоку и штыки, — только тот может осознать, как дорого то, что называется свободой. Когда страшный преступник, бандит или вор хочет убедить своих собеседников, что он говорит правду, он подтверждает свои слова своеобразной клятвой:

— Вот, свободы мне не видать!..

Не видать свободы для заключенного, это значит — быть похороненным заживо, это значит — впереди только могила. Поэтому когда заключенные бывают вместе и говорят, то самая любимая тема — о свободе. Ее они видят во сне, о ней мечтают. И тогда, когда до конца срока остается меньше года, большинство переживает это очень мучительно: считает не только месяцы, но и дни, часы, когда, наконец, откроются ворота тюрьмы и они могут стать свободными, выйдут, никто уже не будет кричать: «Повернись направо!», «Подтянись!»

Они могут пойти, куда хочешь и делать то, что хотят.
Приближались дни освобождения и Левы. Не первый раз случалось так, что его освобождали из тюрьмы, поэтому никаких особенных переживаний ожидания свободы у него не было.
Он жил другой свободой — свободой, которую дает Христос. И нужно прямо сказать, что эта неволя тяготила его, как других заключенных: он знал, что если он даже заболеет (а физически он был очень слаб от недоедания, от переутомления) и если умрет здесь, в заключении, то это не несчастье. Вся жизнь, вся свобода остается там, впереди, там, за гробом, и эта высшая свобода вдохновляла его.
Начальство относилось к нему внимательно, даже добавили к его пайку сто граммов хлеба, что, кстати, разрешалось делать только особо хорошим работникам из так называемой «хозобслуги» и технического персонала.
Санитарное начальство сменилось, и новый начальник санитарной службы был особенно внимателен к нему. Как-то раз, обходя с Левой бараки, начальник сказал:

– Вы скоро кончаете срок. Я хлопотал о том, чтобы вас оставили вольнонаемным, но, знаете, не разрешили. Говорят, вы какой-то особенный человек, вера у вас какая-то вредная.

– Вера у меня не вредная, — возразил, улыбаясь, Лева. — Полагаю, самая лучшая.

– Ну, я в верах не разбираюсь, — развел руками начальник, — но должен вам сказать: она вас губит, крепко губит… Но вот что я должен вам сказать, — добавил начальник. — Вы очень худой. Я сегодня дал распоряжение на кухне, чтобы вам готовили особо. Будет жареная рыба и кое-что еще.

– Это из каких ресурсов? — спросил Лева.

– Да без ресурсов, — добродушно добавил начальник. — Просто из общей пищи вам будут готовить, и все…

– Нет, я так не могу, — ответил Лева. — Очень благодарен за вашу заботу, но пищу эту брать не буду.