В Иродовой Бездне. Книга 4

Страшный 1921 год — небывалый по силе, по размаху голод Поволжья. Спокойно, как христиане, переносили они все. Когда была объявлена так называемая «продразверстка» и нужно было зерно, — они отдали его, не прятали.

Именно этот период жизни села Тяглое Озеро описан в книге «В русской деревне» англичанином Чарльзом Бекстоном. Он посетил Тяглое Озеро как раз тогда, когда не было ни керосина, ни спичек, ни жиров. Однако, встречаясь как с молоканами, так и с крестьянами других толков и направлений, Бекстон всюду видел их стремление к Богу, отмечал их глубокую религиозность.

Вот эти самые старички с большой любовью рассказывали Леве о тех крещениях, покаяниях, которые проходили в былые годы.

— Многие, многие теперь уже у Господа, — говорил дед Ланкин — представительный старец с большой белой бородой. — Ведь сколько еще голода мы пережили: 1931—32 годы прошло раскулачивание, а нас, верующих, все больше приписывали к кулацким «подпевалам». И это прошло. А потом 1937—38 годы «ежовщина». Только сколько ушло народу!

— Все эти испытания Бог допускал, — заметил Ланкин. — А вот теперь война и снова голод…

Дед смахнул набежавшую слезу.

— Сколько сыновей, и все полегли там, на войне… Вот скорби так скорби.

— Да, народ тяжко страдает, — сказал Лева. — Вот в Чапаевске, где я проезжал, сколько госпиталей, сколько раненых лежит, и всем бы им нужно самое лучшее питание, чтобы восстановить здоровье…

— А имеют ли они достаточно яиц, масла? — спросил один из старичков.

— Да разве имеют! — воскликнула старушка, сестра Анна. — Всю Россию разве обеспечат яйцами, маслом да сливками?

— Конечно, — сказал Лева. — Хлеба у них достаточно, и питаются они как можно лучше… А знаете что? Вот я сейчас живу у вас, питаюсь хорошо: есть и масло, и яйца покупаю, а вот лучше бы, кажется, сам не ел, а все передал бы в этот госпиталь.

— Правильно! — сказал старик Ланкин. — Кто, как не мы, христиане, можем и должны оказать любовь и сострадание нашим воинам? Не знаю, как умирали мои сыновья, дал ли им кто-либо водицы испить или молочком угостил…

И порешили тогда в этой простой избе села Тяглое Озеро начать собирать продукты — мясо, яйца, сметану, чтобы все собранное передать в госпитали. Помолились, чтобы Господь помог осуществить им это доброе дело. Поговорили с молоканскими старцами, с пресвитером, те с радостью откликнулись.

Пошли старички верующие в сельсовет, к председателю, и пригласили его и председателей обоих колхозов на большое собрание верующих, чтобы обсудить вопрос о подарках для раненых воинов в госпиталях. На приглашение откликнулись охотно и обещали прийти.

Это было 20 апреля 1945 года. Все сектантское население Тяглого Озера собралось в самую большую избу. Были тут и самые старенькие старички и старушки, были и женщины различного возраста, были подростки. Мужчин было мало — все они были на фронте.

В центре избы, ближе к окну, за столом сидел председатель сельсовета, а по бокам его председатели колхозов. Около них — с одной стороны, пресвитер молоканский, старик невысокого роста, с длинной бородой, и с другой стороны пресвитер баптистский — сельский пастух с небольшой седенькой бородкой. Около него уселся Лева.

Было уже темно, ярко горели две керосиновые лампы. Изба была переполнена, многие стояли. Встал Иван Петрович, брат-пастух, и медленно, тихо сказал, кланяясь председателю:

— Без молитвы мы не можем…

— Ну, что ж, — сказал председатель сельсовета, — можете помолиться.

— Перед молитвой споем, — более смело, как-то ободрившись, сказал Иван Петрович.

Раздалось сильное, громкое пение, в котором преобладали больше женские голоса:

«Вот собрались мы опять

прославлять любовь Отца.

Пусть святая благодать

преисполнит нам сердца.

Вознесемся всей душой,

чтобы правду нам узреть,

чтоб восторженной хвалой

нам Спасителя воспеть…»

Наклонившись к председателям колхозов, глава сельсовета шептал:

— Это поют баптисты.

Когда кончилось одно пение, началось другое. Стали по-молокански петь псалом:

«Благослови, душа моя, Господа,

и не забывай всех благодеяний Его…»

— Это поют молокане, — снова шепнул своим соседям председатель.

Пели вдохновенно, сильно, как всегда обычно поют молокане. Молоканское пение очень своеобразно, и тот, кто способен вникнуть в него, способен полюбить его.

Пели, кстати сказать, не только молокане и не только баптисты. К пению этого чудного псалма присоединились и многие из так называемых «мормонов».

На столе появилась Библия. Иван Петрович прочел стих и призвал всех к молитве. Горячо, многие в полный голос взывали к Богу — Утешителю, Защитнику и Помощнику в бедах.

Затем слово было предоставлено молоканскому пресвитеру. Он прочел рассказанную Христом притчу о милосердном самарянине и сказал о той великой любви и заботе, которую проявил Сам Христос, как лучший образ милосердного самарянина.